В синих квадратах моря

Петр покраснел. По лицу капитана 2 ранга было видно, что настроен он решительно и вовсе не собирается гладить по головке. Но ведь Скляров накричал на него, как на мальчишку и он…

— И вы решили ответить ему тем же? — докончил Серебряков его мысль. Командир говорил взволнованно, то и дело покашливая в кулак и не сводя глаз с Грачева. Петр пытался возразить командиру, но тот ссылался на факты, которые не опровергнуть.

— Я вам причинил много хлопот, — глаза Петра заблестели. — Но я могу уйти. На тральщик, куда угодно, только бы избавить вас от неприятностей.

Серебряков посмотрел на Грачева, осуждающе. Его больно ранили слова человека, которого он любил, как родного сына. „Я могу уйти“. Эх, лейтенант. Разве это поможет? И на тральщике ты должен быть хорошим моряком. Молчал и Петр, вытянув руки по швам. Потом выдавил:

— Тяжело мне…

— Верю, — капитан 2 ранга качнул головой. — Служба у нас такая — плавать не легко. Я вот скоро четверть века на море, и всегда мне было тяжело, — Серебряков откашлялся. — Быстро ты загораешься, в драку лезешь. Я не против драки, если она на пользу делу, а не в угоду самолюбию. Ломай свой характер. Ты ведь с людьми не умеешь ладить. Все окриком да окриком. А то забыл, что иных грозностью только озлобишь. Ты их душевностью, душевностью. Сочетай строгость и доброту. Умело сочетай, не то или в сухаря превратишься или в этакого добряка, у которого все вверх тормашками летит. Люди у нас хорошие. Возьмем Зубравина. Это же силища, а не человек. Недавно брата потерял. Держится орлом… А перед старпомом извинись.

Тяжелые шаги Серебрякова стихли где-то на палубе.

Грачев свернул полотенце, недоумевая, кто положил его под голову. Он быстро дописал письмо и сошел на берег. У почты встретил Серебряковых.

— Наш на корабле? — спросила Надежда Федотовна.

— У себя. Собирался домой.

Надежда Федотовна засыпала Петра вопросами, как ему море, здорова ли жена и когда приедет. Он едва успевал отвечать ей. Ира держала мать под руку, слегка наклонив голову, и внимательно слушала.

— Учится моя, наверное, сдает экзамены, — вздохнул Петр.

— Музыка — штука сложная, — заметила жена Серебрякова. — Ира вот тоже вечерами сидит, некогда и в Дом офицеров сходить.

— Мама сказала правду, — и девушка огорченно добавила, что никак не разучит „Лунную сонату“ Бетховена. Не могу прочувствовать отдельные моменты, не пойму я эту вещь. Многих оттенков не улавливаю.

Петр рад был сообщить, что Ленка чудесно исполняет сонату. Раньше он и сам не верил в ее талант, а потом о ней заговорили в консерватории.

— У Лены, видно, больше опыта. Приедет — мне поможет. Не возражаете? — Ира лукаво улыбнулась.

— Нет, я не против. Буду рад.

Надежда Федотовна неожиданно спросила, почему Петр не пришел к ним в субботу, ведь обещал?

— Дежурил.

Ира лукаво перебила:

— Не заставляйте себя ждать, а то пожалуюсь папе, — шутливо добавила она.

Петр невольно загляделся на девушку. Но все-таки Лена красивее. Петр долго смотрел им вслед. Потом опустил письмо.

На корабль вернулся грустный. Достал из ящика фотокарточку жены. „Горе ты мое, Ленка. И счастье“.

В каюту без стука вошел флаг-связист. Грачев спрятал фотокарточку. Голубев уселся на край койки, попыхивая сигаретой. В уголках губ появилась усмешка.

— По жене скучаешь? — спросил он, играя перчатками.

Петр замялся.

— Есть малость.

— И с Ирой любезничаешь? — прищурился Голубев.

Грачев понял. Как-то Кесарев говорил ему, что Голубев не женат, в последнее время стал приглядываться к Ире. Петру захотелось уколоть флаг-связиста. С напускной серьезностью он сказал, что Ира нравится ему, вот и любезничает. Чудесная девушка.

— Весьма мило! — сжал перчатки Голубев. — Видел вас у почты. Опять в гости приглашали?

— Угадали, — вызывающе ответил Петр и поинтересовался: — А вам, простите, какое дело? Здесь уж я не обязан докладывать.

Голубев уронил сигарету. Потом поднял ее, смял:

— Я Ирку ненавижу. Вчера взял билеты на спектакль, звоню ей домой, а она ушла к подруге.

Он выкрикивал, что Ира сама увивалась за ним, часами просиживала на причале, все его ждала. А вот в последнее время ее будто подменили. Ведет себя как девчонка. Хуже того, Серебряков ей потакает, вмешивается в их отношения.

— Каверзная девка, дурак, что связался с ней…

Петр прервал его:

— Я вас не понимаю, скажите ей об этом. Ей, а не мне.

Голубев промолчал. Нагнувшись, он подобрал на ковре спичку, положил в пепельницу и уставился тяжелыми глазами на Грачева. Потом глухо выдавил:

— Она стала избегать встреч со мной. С тех пор, как ты приехал. А раньше сама зазывала…

„Врешь“, — усмехнулся про себя Грачев.

— Ира по натуре влюбчивая, а ты этим пользуешься, — откровенно добавил Голубев.

На виске у Грачева задергалась тонкая жилка.

— Это же подло! — возмутился Петр.

— Сам ты подло поступаешь! — лицо флаг-связиста покраснело, на лбу заблестели капельки пота.

И вдруг Петр почувствовал запах водки. Ну, конечно же, Голубев пьян.

— Успокойтесь. Зря шумите.

— Зря? — загремел Голубев. — Я все вижу! Меня не проведешь! В искусство Иру посвящаешь? Тоже мне Стасов нашелся!