В синих цветах

Татьяна Юрьевна скривилась, уголки губ жестоко поползли вниз, но, быстро передумав, снова нацепила расхожую улыбку, запела ласково:

— Как тронемся, так и обедать начнем… Этого мальчика зовут Геной… Он, наверное, самый старший среди вас… Конечно, вы все будете дружить… Петь песни, играть…

— Мам, — перебил ее увалень. — А мы так без крыши и поедем?

— А зачем тебе крыша? — фальшиво удивилась Татьяна.

— Затем, чтобы не простудиться, — зло объяснил Павлик. — А то я знаю. Горчичники мне ставить начнешь.

Татьяна Юрьевна еще ничего не успела ответить, а над платформой уже прозвучал вопрос Галины:

— Это ходячие все-все ваши дети?

— Видишь ли, — смутилась Татьяна, — я, наверное, не совсем точно выразилась, а ты неправильно меня поняла. Ведь это неважно, кто здесь…

— Это только моя мама! — перебил Татьяну насупившийся Павлик, цепляясь за полу ее пальто. Увалень злобно посмотрел на Галину и добавил, кивая на мальчишку с пышной челкой: — И его тоже.

— Господи! Вот малыш смешной! — умиляясь, взвизгнула Татьяна. — Все вы здесь — мои дети! Все! Наши! Общие! Одна семья! Ой!.. Смотрите! Вовку нашего несут!

Татьяна Юрьевна метнулась к углу платформы, подхватила носилки с улыбающимся, заплаканным Вовкой. Вслед за Вовкой влезли на платформу Маша и крутолобая молодая нянька. Размотав толстую перепачканную веревку, стали поспешно крепить Вовкины носилки. Им шумно помогала Татьяна, скороговоркой объясняя неожиданное присутствие на платформе здоровых детей.

…— Родная сестра двоих привезла, представляешь? Ее с завода не отпускают… И золовка. Как узнала, ума не приложу. Навзрыд плачет, умоляет: «Ты сама мать!» Как откажешь?! А у этой девчушки, у Лорочки, диабет, представляешь? Что я с ней делать буду? Уговорила вот Пашу и Рыбину за своих провезти.

— Мария Ивановна! Татьяна Юрьевна! Скорее! Ой, нехорошо! — подбежав, запрыгала перед платформой смущенная Верок. — Эх, морока! Скорее, родненькие!

— Что? — всполошилась Татьяна.

— Да объясни толком! — поддержала ее Маша.

— Потом!.. Евгения Николаевна там одна! — замахала на них Верок и припустилась, не дожидаясь, по перрону.

Маша и крутолобая нянька, неуклюже спрыгнув, помчались вслед за Верком.

Татьяна замешкалась, несколько секунд колебалась, занеся ногу над деревянным бортом. Услышав неразборчивые выкрики, доносившиеся от конца эшелона, обернулась к ребятам, погрозив длинным, перепачканным в зеленке пальцем, крикнула:

— Смотрите у меня! Чтоб без скандалов! Геннадий, о тебя спрошу!

Про то проклятье Сергею простуженным шепотом рассказала Олька-плакса, как только тронулся их поезд…

В общей сумятице ее, как и Вовку, тоже перепутали, забросили в группу «изоляторников». Поэтому и оказалась девчонка у той последней теплушки эшелона.

Олька-плакса уверяла Сергея, будто вначале не испугалась и кричала всем, кто хватал ее носилки, что она — из тридцать второй, совсем не заразная и корью уже болела.

Но ее никто не слушал. А заросший от самых глаз грязной щетиной санитар так на Ольгу посмотрел, что она сразу описалась и замолчала…

Даже когда Евгению Николаевну увидела, не отважилась подать голос…

Они бежали туда, где загружались прицепленные через скандалы и угрозы главного последние три платформы и расшатанная, старая теплушка.

Верок выкрикивала на ходу огрызки путаных фраз.

— Мы за продуктами побегли!.. А этих, из изоляторов, не затаскивали еще… Паша пусть последит, говорят… Ну, оставили!.. И как она проглядела?.. Может, по нужде куда отошла… А они уж там засели!.. Евгения Николаевна тыркнулась, ан, нет…

— Да что ты плетешь, как придурочная?! — взвилась, погоняя Верка, Татьяна. — Кто «они»? Можешь по-человечески сказать?!

— Так бабы эти… С детишками… Которые эвакуироваться норовят… Не понятно, что ль?

— Ну! Дальше!

— Видать, через стенку бабы те махнули. Тама кто ж стеречь будет? А Паша говорит — через дыру… В тупике стена разобрана. Через нее кто хочет пролезет. Подоспели мы с продуктом, а бабы те уж забились в теплушку. Шесть баб. Глаза фонарем высветила! А детишек и не считала. Евгения Николаевна принялась было увещевать их, совестить, так куда там. Как мыши молчат. Забились, и ни гугу…

— Давай за милицией! — не останавливаясь, приказала Верку Татьяна. — Мы сами пока…

Евгению Николаевну они увидели шагов за сто. Она стояла на ступеньке злополучной теплушки, нервно потирая ладонью подбородок, говорила что-то, пропадая наполовину в чреве вагона.

Рядом, внизу, между носилками с «изоляторникамя», топтались, гундели няньки.

— Поймите! Этот крытый вагон мы еле выпросили. Для самых тяжелых, — срывался грудной голос врача. — Я вижу, что у вас тоже дети… Сочувствую. Но так нельзя. Мы своим сотрудникам и то отказали…

Татьяна с разбегу вскочила на подножку, легко отстранила Евгению Николаевну, рявкнула в темное чрево теплушки:

— А ну выходи! Живо! Сейчас арестовывать начнем!

Первой выкатилась из вагона бабенка в потертой плюшевой душегрейке. В одной руке — размотавшийся узел, в другой — чумазая малолетка. Присела со страху, зачумленно зыркнула по лицам нянек, подхватив расползающийся узел, стреканула во путам в сторону тупика.