В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу

— В таком случае, я вытеснил из твоего сердца твоего мужа? — говорю я и хочу воспользоваться своим выгодным положением.

Но с этим она не согласна, вообще она не согласна с тем, чтобы я пользовался чем бы то ни было. Я не совсем-то в её вкусе. У меня нет ни пояса, ни блестящего оружия за поясом, нет у меня также и чёрных великолепных глаз.

Тут я начинаю потешаться над пастухом и беспощадно смеюсь над его огромной шапкой. «Уж не думаешь ли ты, что я где-нибудь во время моих путешествий по белу свету видел такое чудовище? — спрашиваю я. — Никогда!» Так я буду высмеивать его шапку. «А что у него за обувь на ногах? Одни лохмотья, фру, одни лохмотья!» И тут же я мог бы показать ей, какую одежду и какое бельё носят цивилизованные люди, но, конечно, моя благовоспитанность не позволила бы мне расстёгиваться.

Тем не менее я показываю ей пряжку на моём жилете, но она принимает её за украшение для шляпы; пока мы возимся с этим, я крепко прижимаю рукою мой бумажник, чтобы не вводить в искушение это дитя природы. Мои перламутровые запонки также вызывают её изумление. Да и простых запонок она ещё никогда не видала. Но при виде отделки на моих подтяжках она признаёт себя побеждённой и сознаётся, что это украшение гораздо интереснее пояса её мужа. Я сейчас же обещаю подарить ей подтяжки. Вдруг она говорит — этакое коварное дитя: «А третья строка всё-таки для молодой женщины! Теперь я её поняла!».

Тогда я киваю головой от радости, что весь мой план так блестяще удался, и я тут же снимаю свои подтяжки и дарю их ей.

Одним словом, она пробуждена. В эту же звёздную ночь она обещает мне начать женское движение на Кавказе. «А последнюю строку, — говорю я ей под конец, — я написал только для рифмы, так будет лучше, если когда-нибудь ты вздумаешь петь это стихотворение». И мне уже представляется, что мои стихи могли бы стать народным гимном в этой стране...

Вот каков был мой план. Как-то к этому отнесётся пастух? Ведь на Кавказе царит кровавая месть; старый Шамиль уничтожил её в Дагестане и Чечне, но во всех других местах она ещё не утратила своего значения. И действительно, пастух мрачно смотрел на меня, и потому я нашёл необходимым из предосторожности предложить ему ещё одну папиросу. «Пожалуйста!» — сказал я, кланяясь ему. Он принял папиросу и закурил её. Это спокойствие кажется мне подозрительным: когда Тиберий становился любезным, то он был опасен40. «Быть может, ты один из тех, кто пускается на хитрости, — думал я про пастуха, — ты и виду не подаёшь, но вместе с тем только поджидаешь удобной минуты. Вот какой у тебя вид!»

На всякий случай надо иметь лошадь под рукой и не удаляться от неё. Я раскланиваюсь и выхожу из берлоги на свежий воздух. Пастух следует за мною. Тут мне становится страшно, и я не смею бросить ни единого взгляда на крышу. Я только замечаю мимоходом, что жена-фаворитка лежит, подперев голову руками, и умоляюще смотрит на меня. Когда я подошёл к лошади и хотел уже садиться на неё, пастух окликнул меня и показал на соседнюю хижину, давая понять, что он зовёт меня туда. «Западня!» — думаю я, но представляюсь совершенно равнодушным, чтобы как-нибудь не пробудить его кровожадности и злых инстинктов. Он не сдаётся и ковыляет к хижине, маня меня за собою. Я принуждён следовать за ним.

Хижина такая же, как и первая. Тут пастух без всяких возражений предоставляет мне исследовать крышу. Она была плоская, из каменных плит, положенных на деревянные стропила. Входная дверь гораздо темнее, чем дверь в другом доме: она ведёт в самую глубь скалы, так что ни единый крик и ни один вздох не могли бы донестись оттуда наружу. И вот разбойник входит в эту чёрную дверь и манит меня за собою.

Тут я начал раздумывать. Кто знает, может быть, эта дверь представляет собою предмет высокого научного интереса, — и внутренний голос побуждал меня исполнить свой долг и исследовать её. Но я стал доказывать, себе, что моя верная смерть не принесёт никакой пользы науке. Долг — что это такое? Услужливость? Да, но услужливостью обладает также и собака: как бы она ни устала — она всегда понесёт поноску. А человек, конечно, должен стоять хоть сколько-нибудь выше животного.

Я взвешивал доводы за и против, и должен был простить себе эту нерешительность, принимая во внимание затруднительные обстоятельства. Кстати, эта некрасивая четырёхугольная решительность всегда производила на меня отталкивающее впечатление; некоторая слабость, маленькое колебание действительно делают для людей совместную жизнь гораздо приятнее.

Но пастух улыбается и ещё усерднее старается завлечь меня в хижину. А его жена-фаворитка лежит на другой крыше, подперев голову руками, и, конечно, издевается надо мною. Так вот как, она сообщница этого мошенника! Это повлияло на моё решение. Вот я ей покажу! Я стискиваю зубы и вхожу в пещеру. Моя научная любознательность победила.

Внутри было темно, но пастух и здесь зажёг нечто в роде лампы. Она — жестяная, а вместо фитиля в ней горит шерстяная нитка; свет очень скудный, но его вполне достаточно для того, чтобы нанести кинжалом удар.