В следующее новолуние

Ветер гнал по улице песок и замерзший конский навоз. Хердис торопилась, она прыгала на одной ножке по плитам тротуара. Теперь к Матильде. Она шла в гости с коробкой конфет в школьной сумке. Волосы, точно рваный парус, развевались вокруг лица, слабая боль усталости — то ли какая-то тяжесть? — сдавила низ живота, поясницу покалывало. Ей было неловко и тревожно: а вдруг отец заметил по ее лицу, что она думала, будто этот пакет предназначается ей.

До чего глупо! Господи, когда же она научится!..

Только бы встретиться с Матильдой…

Все будет иначе, когда она расскажет Матильде…

— Матильда! Мати-и-ильда!

Матильда, перебегавшая улицу с бидоном в руке, обернулась на ее крик.

— А, это ты!

Она попыталась придать голосу радостное удивление, но вид у нее был не особенно обрадованный.

— Я бегу в молочную, пока там не распродали все молоко.

Хердис ждала, дрожа от холода и чувствуя, как промозглая сырость впивается ей в грудь, давит живот.

Она хотела подняться вместе с Матильдой…

— Нет, к нам нельзя. У моего брата испанка.

— У меня тоже была испанка. Второй раз не заражаются.

— Мама говорит, что нельзя… Подожди меня, я быстро. Хочешь пойти со мной на футбол?

Хердис опять ждала и дрогла от холода.

В сумке у нее лежала целая коробка изумительных конфет. Они с Матильдой могли бы пойти в музейный сад и посидеть на могильной плите под аркой. Но Матильда прибежала, вся горя от возбуждения — футбол!

Она ужасно спешила. Хердис тащилась за ней по пятам, и школьная сумка казалась ей невыносимо тяжелой. И живот… Может, она объелась? Салатом из огурцов или сдобными рожками? Может, ей станет лучше, если она поест конфет?

Это был не настоящий футбольный матч и вход ничего не стоил. Для Хердис футбол означал только одно — побыть с Матильдой. Она не знала, кто играет, и не понимала того, что происходит на поле. Пока что игроки только ходили по полю, кое-кто бегал с мячом, другие беседовали, стоя небольшими группами. Матильда сказала, что у команды Сёльверстада на рукавах красные повязки, а у команды Фаны — белые. Она стояла на скамейке, боясь хоть что-нибудь упустить, а Хердис, вся сжавшись, пряталась за каким-то зимним пальто, от которого пахло плесенью, за старым, выгоревшим и потертым зимним пальто с заплатой, немного оторвавшейся у плеча. Но это пальто хоть как-то защищало ее от ветра, а то, что она ничего не видела, — не беда. Она сняла с плеча сумку и вытащила коробку с конфетами.

— Смотри, что мне подарил папа!

Матильда всплеснула руками и ахнула, широко открыв рот, как предписывала вежливость в отношениях между подругами, но тут же ее внимание вновь было поглощено происходящим на поле.

— Смотри! Вон судья!

Хердис взглянула на поле, но никакого судьи не увидела.

— Пожалуйста, угощайся! — она открыла коробку.

— Боже мой! Нет, нет, ни за что!..

— Возьми сразу несколько штучек, ну, пожалуйста!

— Какой твой папа добрый! Смотри, они уже выстроились! — воскликнула Матильда, пока ее пальцы, как бы бессознательно, тянули из коробки конфету за конфетой.

Теперь Хердис оставалось только сидеть и ждать на скамейке, на которой стояла, размахивая руками, Матильда. Они сразу словно отдалились друг от друга, и Хердис была рада, когда какой-то человек подошел и сказал, что детям не разрешается становиться ногами на скамейки, где люди сидят.

— Вот еще, дети!

Но все-таки Матильда послушно слезла со скамейки. Видно и так было хорошо. Народу было немного. Взрослые парни, подростки. Безработные мужчины в кепках блином и вязаных шарфах. Господа поважнее в шляпах, галстуках и с портфелями, но и они тоже были озябшие и слегка потертые.

Один-единственный раз Хердис была с отцом на футболе, но тогда она была еще маленькая. Наверно, даже совсем маленькая. Она помнила свое нетерпение, с каким она ждала, чтобы ее взяли на футбол. И разочарование, когда ей пришлось стоять, глядя на спины взрослых и слушая рев, свист и хлопки. А порой свисток судьи — единственную музыку, какая была там. Она помнила, что ее, всю в слезах, отнесли домой и выпороли. Бог знает за что. Должно быть, она себя плохо вела. Этого она не помнила. Ведь она была совсем маленькая.

На этот раз у нее хоть была коробка конфет.

Матильда махала руками и кричала, она находилась в другом мире.

Закрыв глаза, Хердис слушала, ела конфеты, вспоминала.

Лавины криков были похожи то на далекий шум водопада, то на свист ветра в телеграфных столбах, то на рокот прилива, бьющегося в непогоду о скалы. Она ощущала их, как воскресную музыку, когда церковные колокола уже отзвонили и оркестр лучников замер вдали. Воскресенье. Аромат отцовской воскресной сигары.

Как странно вспоминать такие вещи. Заново переживать их. Свет и тени в этих переживаниях гораздо ярче, чем они были когда-то на самом деле. И вкус их слаще. И там, где витают ее мысли, чуть-чуть пахнет вином.

Но этого нельзя разделить ни с кем.

А вот шоколад разделить можно. Хердис встала и попыталась привлечь к себе внимание Матильды, но та ничего не видела и не слышала, она стояла, раскачиваясь из стороны в сторону, и била себя кулаками по коленям.

— Давай, Тоббен, давай! Жми! Быстрей!