В сложном полете

А я-то думал командование, офицеры меня уважают, как заявляли всегда на собраниях, в письме и в разговорах. Лишь бы видимость создать и арапа заправить, а на остальное на все наплевать… И такое всюду, как рассказывает сестра, возглавлявшая сектор учета парткома завода. Поэтому и в кризисе, и товаров нет, зато были бойкие рапорты на людях о выполнении и перевыполнении…

На третьи сутки около полудня, начистив хромачи до блеска, перепоясавшись ремнем с портупеей, отправился за своей «судьбой»… к Лильке.

На улице было пасмурно. Плотная слоистая облачность затянула небо и сыпала ледяной крупой.

Шел по городу и обдумывал, что скажу, когда войду. Застать бы дома, а то снова придется идти — такое нервотрепочное испытание терпеть. Только бы не волноваться, да не заикаться.

Но это не подвластно мне. Дрожь пробегала по телу, путала мысли, мутила рассудок.

А если отказ?.. Ну и пусть! По крайней мере будет ясность. Неизвестностью уже мучаюсь.

Поскрипывая не то сапогами, не то снегом, сам не свой прошел мимо ее окон и — и… наконец-то впервые вошел в желанную арку.

Двор оказался обычным, и это даже немного разочаровало: ведь здесь жила она! Необычная!.. Она тут ходила, и это что-то да значило.

Я вглядывался в обычно-необычный подъезд и удивлялся, почему он такой простой, а не фасонный, например. Мне хотелось обнять его, прижаться, сказать: «Здравствуй! Я так давно хотел тебя видеть…» Потому что здесь жила она, касалась его, и поэтому он меня растрогал.

Я ему даже чуточку завидовал: ведь он вместе с ней жил более 10 лет. Видел ее каждый день, слышал ее голос.

Сердце мое то замирало, то учащенно билось. Я чувствовал себя так, как в самолете перед прыжком, когда раздалось: «Приготовиться!». А может, подождать? Не обязательно же сегодня объясняться? Еще наплету какой-нибудь ахинеи — век жалеть буду! Нет, только сейчас! Не трусить! Вперед!..

Не найдя звонка, постучал, скомандовал себе: «Пошел!» — и с силой, будто вытяжное кольцо, рванул дверь и враз, оглушенный, слепой, шагнул через порог, словно выпрыгнул за борт.

— Разрешите?! — сказал автоматически и, сделав два шага, начал приходить в себя.

Прихожая, куда попал, была точной копией нашей. Да что там прихожая!?

Вообще, вся квартира! Это чуточку обрадовало. В комнате, за столом у окна — Лилькина мать: крупная, светловолосая, симпатичная. И что-то то ли шила, то ли починивала. Отложив работу в сторону, с любопытством глядела на меня. Вот уж, наверняка, никак не ожидала в эту минуту увидеть перед собой бравого офицера-летчика.

— Здравствуйте! — сказал радушно и почти полностью овладел собой.

— Здравствуйте, — приветливо ответила она.

— Лиля дома? — продолжал, разглядывая ее. Да, лет 10 не видал, а почти не изменилась. Все такая же голубоглазая, с крупным красивым носом, вьющимися длинными волосами. Только тогда была нарядной — в белой горностаевой полудошке, белых сапожках и пушистом берете, сдвинутом на бочок.

— Дома, — кивнула она, — проходите в комнату.

Я повернул голову направо. В комнате на диване лежала Лиля и удивленно настороженно смотрела на меня.

— Разрешите снять шинель?

— Снимайте, — откликнулась мать, — сзади вешалка.

Я долго топтался у зеркала. Прихорашиваясь, анализировал первые впечатления, «прием гостя» хозяевами. Да, горестно и можно уже уходить. Не в восторге они от «гостя». Что ж, изопьем чашу до дна.

Расправив складки на тужурке, поправив ремень с портупеей, шагнул в комнату.

— Еще раз здравствуйте!

Лиля в платье продолжала лежать, положив ноги на табурет. Слегка кивнув головой, уже безучастно смотрела на меня.

Было странно, до удивления странно видеть ее в таком положении. (Звезда — и такая обыденность. Да и никогда же не видел такого за все школьные годы).

Я остановился посреди комнаты, надеясь, что она встанет. Но Лиля продолжала лежать и молчать, что было тягостным. Молчание затягивалось, становилось оскорбительным. Я не знал, что делать и что говорить.

Неужели все?!.. И так грубо, бесцеремонно, унизительно.

— Присесть можно?

— Да.

Я взял стул у стола, поставил к ее ногам, опустился на него.

— Болеем? Отдыхаем?

— Да-а, — она сделала неопределенный жест.

— Может, сходим в кино, развеяться?

— Нет, — ответила поспешно, — сегодня не могу, да и завтра тоже.

Кровь ударила в лицо, стало жарко и одновременно холодно. Черт бы меня побрал! Ведь предчувствовал!.. Ну посидеть еще минуту-две и… взлет.

Поговорил о погоде, клял суровую зиму, трескучие морозы. Она молчала. Наконец поднялся.

— Ладно, хорошего помаленьку, пора исчезнуть.

Она кивнула.

Я повернулся, медленно пошел. И с каждым шагом ждал, что вот за спиной раздастся голос: «Борис, куда ты? Садись, нам столько надо поговорить…» Но голоса не было.

Когда одевался, тоже ждал его, как задыхающийся глоток воздуха. Ну хоть бы какое-нибудь пустячное словечко. Ведь ухожу и больше никогда не вернусь!.. Но все молчали.

Хотелось еще последний раз взглянуть на нее и мать и даже сказать: «Как же так? Ведь я люблю вас 10 лет, а вы меня так обидели. Слова ласкового пожалели, говорить не захотели…» Но сдержался.