В снегах родной чужбины

— Ой! Спасибо тебе! Как выручил меня! Сам Бог тебя послал! — радовалась девчонка, чумазо улыбаясь Кольке.

— Ты хоть умойся! Я ж тебя за человека не признал, даже испугался! — сознался Коршун.

И Томка, ухватив кусок мыла, побежала к ручью, гремя по пути сапогами, шлепавшими голенищами по ягодицам.

Вернулась она босиком, неся сапоги в руках. Не просто умылась, вымылась до пояса. Шла в расстегнутой рубашке и брюках, закатанных до колен. Колька не узнал ее.

Даже неловко было назвать девушку Томкой. На вид не больше семнадцати лет. Коршун глянул на нее и оробел. Самому за себя впервые в жизни стыдно стало. Такой девчонки испугался! А от нее глаз не отвести.

— Устала? — пожалел ее.

— Теперь уже все прошло. Умылась. А до тебя думала, не смогу запустить насос, — говорила совсем детским голосом.

— Черемши хочешь? — тянул время Колька, откровенно любуясь девушкой.

— Я не могу отойти. Не дай Бог, опять фильтр засорится.

— Тогда у меня возьми. Я много набрал. Целый рюкзак! На всех мужиков сразу, — рассмеялся он без причины.

— А ты со мной. Давай садись к столу. Вот хлеб, соль, картошка «в портках». Даже селедка есть. Давай поедим вместе! — Она вытащила сумку из-под стола.

Колька не отказался. Они ели, пили чай, говорили так, словно давно-давно знали друг друга.

Томка рассказывала о себе, не жеманничая, ничего не скрывая.

— Детдомовка я! Девки на Хангузе за это дразнят. Незаконной, нагулянной. И еще по-всякому. Я даже дралась, плакала. А потом перестала внимание на них обращать. Ну что я сделаю, если никого у меня нет на всем свете. Пусть и нагулянная. Так даже лучше. Может, живы мои родители и когда-нибудь вспомнят, объявятся. Только бы живы были, — вздохнула девушка тяжело и добавила: — Найдутся, и мы вместе жить будем. Они ко мне привыкнут, я их полюблю. Беречь буду.

— Сколько лет тебе?

— Семнадцатый пошел. Не веришь, что сумею прокормить родителей? Я знаешь как много получаю? Уже на сберкнижке есть деньги.

— Сама откуда? — спросил он.

— Не знаю. В детдоме не сказали. Говорили, что всех нас привозили издалека. Как котят. Чтоб дорогу домой не вспомнили. — У нее внезапно дрогнул голос.

— Давно здесь работаешь?

— Скоро год. После курсов сразу.

— А ты на Хангузе живешь?

— Ну да! В общежитии. Как и все.

— Встречаешься с парнями?

— Нет! Я еще маленькая!

— Кто это тебе сказал?

— Все, кто со мной в комнате живет.

— А нравится кто-нибудь? — испугался своего вопроса Колька.

— Нет. Мне некогда. Я в техникум готовлюсь. Геологом хочу стать, — рассмеялась Томка.

— Тебе что нравится?

— Пироги с малиной. Нас в детдоме учили их печь. К праздникам. А еще мы вареники делали с творогом. Жарили рыбу сами. А еще я кино люблю. Мультики! Но добрые! Смешные. Чтоб никто не плакал, а смеялись кругом.

— У тебя когда день рожденья?

— Говорили — в сентябре. А почему ты меня спрашиваешь, про себя молчишь? Даже имя не назвал.

— Колька я! — покраснел Коршун, не зная, что дальше сказать ей. И продолжил неуверенно: — На два года старше тебя. На буровой работаю. Обычным рабочим.

— А у тебя родители есть? — заглянула Томка ему в глаза.

— Имелись, — сразу испортилось настроение у Кольки.

— Счастливый. А давай друг к другу в гости ходить? — предложила девушка, и Колька мигом оживился.

— В гости? Заметано! Да я ж в сиську лоб расшибу, чтоб тебе у меня кайфово дышалось! — забылся мальчишка. Тамара, покраснев, промолчала. А Коршун продолжил: — Я в старом бараке канаю, где сторож раньше жил. Ты только скажи мне, что хавать любишь? — Он закрыл рот рукой и виновато посмотрел на девушку.

— Чудной ты, Колька! Говоришь, как блатной. Если б ты не был таким молодым, можно было подумать, что в тюрьме сидел, — обронила, рассмеявшись.

— Тебя такое пугает?

— Нет. Ты же не сидел! Нахватался, как наши детдомовцы. Они любили блатными прикидываться. Даже девчонки.

— А если я не прикидываюсь?

— Значит, шутишь…

Коршун ничего не ответил ей. И спросил, будет ли Томка работать завтра и когда собирается вернуться в поселок.

Вышло, что девушка на день раньше уедет из тайги. А значит, Колька может приходить на водокачку.

Теперь, едва выпадало свободное время, Коршуна словно ветром сдувало с буровой. Он бежал к Тамаре через ночь и дождь. По слякоти и теплу.

Когда он ел и спал, Колька забыл. Он стал совсем иным. Научился следить за собой. Тщательно брился. Никогда не ходил на свидание в грязной помятой рубашке. А по пути, когда шел на водокачку днем, приносил девчонке букеты ландышей, фиалок, незабудок. Он ни о чем ее не спрашивал, сидел молча, слушая любимый голос. Он смотрел на девчонку, не спуская с нее влюбленных глаз, не отрываясь, ходил за нею следом, как на поводке.

— Коль, отдохни. Ты устал. Я около тебя посижу. Поспи немного, — уговаривала Коршуна Тамара, но он упрямо отказывался, словно впитывал в себя чистый образ девушки.

Коршун не решался даже прикоснуться к ней. И, приходя, здоровался с порога. Робко, заикаясь. Он терялся и терял голову. Когда Тамара сказала, что завтра она едет в поселок, Колька вскрикнул, как от боли.

— А как же я без тебя? — спросил отчаянно, с грустью и страхом.