В снегах родной чужбины

— Один день. И мы увидимся в поселке.

— Но ведь это целый день. Его прожить уже непросто!

— Я приду к тебе! Как только увижу свет в окне, — пообещала Тамара.

Весь следующий день показался Кольке вечностью. Он ходил как тень, не замечая никого вокруг. Он не мог дождаться его конца и все ворочался, ожидая, когда закончится эта ночь. Утром, чуть свет, он раньше всех сидел в вахтовой машине.

Как только она остановилась в Хангузе, Колька бегом бросился в магазин. Накупил столько, что еле дотащил домой тяжеленные сумки. И, едва поставил их, тут же включил свет. Условный знак… Ожидая Тамару, навел порядок в комнате. Затопил печь. Принялся накрывать на стол. Ему так хотелось, чтобы девушке понравилось здесь. Он решил сегодня же объясниться ей в любви и рассказать ей всю правду о себе. Пусть сама решит…

Колька жарил картошку, рыбу. Этому он научился еще в селе.

«А если она согласится полюбить? Если поверит? Я увезу ее в деревню, к матери. Насовсем. Может, она сумеет заменить Тамарке родную?»

Время тянулось медленно. Вот и стол накрыт. Пусть не очень изысканно, зато от души. Здесь все приготовлено с тщанием. Но почему ее нет?

«Ведь вот уже и за полдень. Когда же она придет?» — прилег он на минуту на койку. И вскоре уснул.

Ему снилась Тамара… В голубом, как ее глаза, платье. Она вошла в комнату, коснулась его плеча:

— Вскакивай на мослы, кент! Ишь, развалился, как бухой пидор! Завязывай с фраерами!

Коршун вскочил в ужасе. Перед его кроватью стоял посланник фартовых из Охи.

— Сматываемся! Живей! Тачка неподалеку. Шустри, кент!

— Насовсем? Иль как? — еле понял смысл сказанного.

Колька достал из подвальчика деньги и перенесенное из тайги золото. На сердце словно снег выпал.

«Так и не увиделись. Ничего ей не сказал. Не успел. Теперь придется ли свидеться? Подумает, что врал, сбежал, как последний негодяй!» — выключил он свет, уходя. Шагнул в темноту сумерек, поспешил следом за посланником.

— Как надыбал меня? — спросил глухо.

— Шофер о тебе вякнул. Показал на твою хазу. Прихилял, а под окном какая-то фря крутится. Заглядывает. Ну, я ее послал кой-куда, чтоб меж ног не путалась, — бросил грубо и свернул к машине, стоявшей у обочины. Та, едва они сели, тут же на громадной скорости рванулась к Охе. Не зажигал водитель фары. Гнал машину остервенело. Молчал. Посланник курил, даже не оглядывался на онемевшего от горя Коршуна, вдавившегося в сиденье темным комком.

Такси остановилось на окраине Охи возле нефтепромысла. Посланник швырнул водителю пачку денег. И, оглянувшись, на Кольку, бросил:

— Вытряхивайся!

Коршун забрал из багажника деньги, золото. Не глядя по сторонам, шел след в след.

На Дамире посланец замедлил шаги. Оглядываться стал, прислушиваться. Потом, толкнув Коршуна в глухой, обнесенный забором двор, указал на баньку, стоявшую неприметно в глубине. И сказал:

— Туда вострись…

— Нарисовался, падла! Живой и в духах! Ну, что трехали? Надыбали тебя?! От нас никуда! Даже в могиле не притыришься! — Ему встал навстречу законник.

Сидевшие за столом фартовые даже головы не повернули в сторону Коршуна. Он для них был шпаной, недостойной внимания.

— Стопорило наш накрылся. Надолго. А дела не ждут, — объяснили коротко и в эту же ночь взяли в дело…

— Шмонать меня начнут по всей Хангузе. Лягавый первым шухер поднимет, — вспомнил Колька, протрезвев на утро.

— Его шмон — херня! Вот вчера ты файно лягавого замокрил. Который кассу стремачил. Одним ударом дух выпустил! Шикарно уделал. И навар лафовый! Вся зарплата геологов! Как приснилась фраерам! — хохотали фартовые.

Вечером по липовым ксивам улетела «малина» в Холмск. Там тряхнули пароходство, а через неделю — банк. Еще двоих пришлось отправить на тот свет. И ночью уехали в Корсаков. Там ювелирный обчистили. Тряхнули двоих ростовщиков. Одного, чтоб не возмущался громко, Коршун успокоил навсегда. И через неделю «малина» была уже в Невельске.

Там кенты с месяц гужевались с местными фартовыми. Кутили ночами в ресторанах, тискали податливых девок. Протрезвев на пару дней, опять в дело пошли. Меховой магазин наизнанку вывернули. И тут же в Южно-Сахалинск. Там три месяца никуда не вылезали. Залегли на дно. Чтоб самим дух перевести и дать милиции отдых забыть кликухи и особые приметы.

Колька жил между делами и попойками. Редко бывал трезвым. Он лапал девок, грубо овладевал ими, легко, без жалости расставался, не зная имени, не помня лица.

Иногда, во сне иль пьяном бреду, виделись ему голубые глаза. Ее лицо. Далекое, как детство… Она не станет ждать, не будет любить. Она слишком чиста для него.

В Южно-Сахалинске, переведя дух и осмотревшись, решили фартовые тряхнуть ювелирный. Он стоял в центре города, хорошо просматривался со всех сторон. Глухой двор был обнесен высокой стеной. Впритык к нему стояли два жилых дома, такие же мрачные, крепкие.