В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты

Дубровицкий при совершении коммерческих сделок всегда был того мнения, что сделка только в том случае выгодна для советского правительства, если другая сторона, если контрагент определенно при этом «попадался». Для него не было большей радости, чем если он узнавал, что какой-нибудь контрагент валютного управления при покупке им товара потерпел убыток.

Крупная французская фирма купила у голландской фирмы значительную партию прибывающих из России жемчугов in the dark, т. е. не осматривая предварительно товара. Она просто купила эту партию у голландцев по действительной цене фактуры валютного управления с надбавкой известного процента. Жемчуга, которые шли в Голландию, были и без того очень высоко оценены валютным управлением, и цена на них с надбавкою процентов оказалась для французской фирмы при данном положении рынка настолько убыточной, что французы предпочли уплатить голландцам крупнейшую неустойку, лишь бы только избавиться от выполнения этой сделки.

Дубровицкий очень веселился по поводу этого случая и радовался чрезвычайно, что французы понесли громадный убыток.

То обстоятельство, что контрагент, потерявший один раз на советской сделке, никогда больше не станет домогаться других коммерческих дел с советскими учреждениями, Дубровицкого нимало не интересовало. Впрочем, представление Дубровицкого о деловой морали было бы совершенно несущественно, если бы оно было характерным лишь для него, молодого безответственного человека.

К сожалению, стремление «надуть» контрагента при продаже или при покупке является весьма типичным для очень многих коммунистов, занимающих видные и ответственные посты в советском хозяйстве и советской торговле. Эта тенденция проходит красной нитью через всю практическую торговую деятельность советских учреждений. Эти современные «купцы» видят только непосредственную выгоду данного момента. Будущее, органическое созидание торговых отношений с контрагентами их не интересует: «После нас хоть потоп».

Глава шестнадцатая Конец скульптора Михаила Блоха

Еще до войны я познакомился в Петербурге с молодым скульптором Михаилом Федоровичем Блох. Он был очень одарен, имел большой успех на ежегодных художественных выставках в Петербурге и подавал надежды стать одним из лучших русских ваятелей. Блох был человек с большим темпераментом и выдающийся художник, но о государственных, экономических и политических вопросах имел весьма слабое представление. Сейчас же после переворота он вступил в ряды коммунистической партии, не давая себе ясного отчета, что собственно представляет собой коммунизм. Для него коммунизм был лишь разрыв со всеми прежними традициями, освобождение от всех препятствий, связанных с расой или национальностью, свободный путь для способного, талантливого художника, безразлично, еврей ли он или русский.

Как почти всякий молодой художник он был всегда обременен тяжелыми материальными заботами и стремился теперь к получению государственных заказов. Советские учреждения в Петербурге заказали ему целый ряд памятников, и он выполнил их к полному удовлетворению своих заказчиков. Так прошли первые годы после революции. Его жена, родом полька, покинула Петербург со своим маленьким сыном из-за голода уже в конце 1917 г. и поехала к матери в Варшаву. Михаил Блох, который очень любил свою жену, не мог вследствие военных действий между Польшей и советской Россией непосредственно переписываться с ней и должен был ограничиваться оказиями для переправки писем через границу.

Однажды, в начале 1920-го года, советскими властями был арестован польский шпион при попытке перейти советскую границу, причем у него была найдена масса писем. Этот человек был в Петербурге и там за доброе слово и хорошее вознаграждение взял с собой письма родным и друзьям, жившим за рубежом. Между прочими письмами было найдено также письмо Михаила Блоха к жене в Варшаву. В этом письме Михаил Блох якобы писал своей жене, что его прежние иллюзии в отношении коммунизма, при столкновении с действительностью, давно рассеялись. Он еще работает над заказами, полученными от советского правительства, но он больше не коммунист и относится к своей работе только чисто профессионально. Его единственная цель перед глазами — это бегство из России для того, чтобы быть опять вместе с женой и сыном. Он уже позаботился о приискании связей в Польше и надеется, что ему и там удастся пробить себе дорогу и создать имя. Он сможет привезти с собой рекомендательные письма от католического епископа Ш. в Петербурге, адресованные видным польским деятелям, а пока он просит ее принять от него через представителя этих строк небольшую денежную сумму.

На основании этого письма Блох был арестован и увезен из Петербурга. Он был обвинен в соучастии в шпионаже в пользу Польши и несмотря на неоднократные ходатайства друзей расстрелян осенью 1920-го года.