В споре с Толстым. На весах жизни

Война противоестественна и чужда природе современного человека. Только звери в образе людей могут снова призывать к войне, когда еще не высохли слезы матерей во всех странах, когда еще не зажили раны, не изгладилась память о разрушениях и бедах. Матери рожают своих детей для счастья на земле, к созидательной жизни, а не для того, чтобы они превратились в пушечное мясо. Народы мира не хотят войны».

Отдав, по крайней мере, половину всех своих сил служению идее мира, борьбе за мир, я счастлив привести здесь эти простые, ясные и сердечные слова рядового советского гражданина против войны. Должен сказать, что подобное настроение является господствующим в СССР. Тут нет трусов, но нет, совершенно нет и милитаристов или хотя бы патриотов дурного тона, желающих победоносной войной снова и снова выявить величие Родины. Величие это и так всем ясно. Повторяю, я не встречал в СССР ни одного человека, мечтающего о войне, как это… к сожалению, бывает в других странах. И это тоже – последствие перевоспитания нации, произведенного режимом социализма. Труд, но не война! – вот лозунг жизни, с точки зрения любого советского гражданина. И, однако, если на его Родину снова будет произведено нападение, он оставит мирный труд и отправится на фронт, чтобы биться, а, если нужно, то и умереть за Родину.

* * *

В отношении понимания нынешней эпохи развития СССР многому научило меня изречение Гёте, записанное Эккерманом:

«Все эпохи, которые идут назад и охвачены разложением, полны субъективизма, зато все эпохи, которые идут вперед, имеют объективное направление»¹²⁷.

Это – совершенно верно. Коммунистическая, советская эпоха с самого начала взяла именно объективное направление: к освобождению рабочего класса, к созданию промышленности в стране, и обобществлению земледелия, к насаждению коммунизма и в городе, и в деревне, к мировой революции, наконец. И вот – результат: страна бодро живет, бурно развивается, преодолевает самые невероятные препятствия и трудности, укрепляется и в хозяйственном, и в политическом, и в военном, и в дипломатическом отношении, валит на обе лопатки злейшего внешнего врага и выдвигается в состав двух-трех величайших держав – решительниц судеб мира.

И возьмите предшествующую царскую эпоху: рафинированное искусство, декадентство, спиритизм, Толстой, Мережковский и Гиппиус, доктор Бадмаев, путающаяся в трех соснах Государственная Дума, весьма разветвленное и политическое, и религиозное сектантство, не имеющая голоса и влияния наука, раболепствующая Церковь, глупый царь, сумасбродная царица, наконец – Гришка Распутин, измена, разгром на войне, революция и – позорный конец!

Прав Гёте.

VII. Summum bonum 128

Все хотят быть счастливыми – и боятся признаться в этом. И в философии, в идеалистической философии эвдемонизм, признание счастья основным стремлением жизни, отнюдь не является всеобщим принципом. Философы-ригористы отвергают счастье как цель жизни и ставят человеку более высокие задачи. За ними следовал и Л. Н. Толстой. Но говорить против счастья трудно. Оттого даже такие умы, как Кант, отвергнувши принципиально эвдемонизм, все же вводят его как-то в свое умозрение. Чистая воля или добродетель должна быть, по Канту, безусловно независима от удовольствия и счастья или благополучия. Но противоречие, часто имеющее место между добродетелью и счастьем, несогласно с идеею высшего блага, которое в полноте своей должно заключать всякое добро, следовательно – и счастье.

Таким образом, у Канта находим понятие «высшего блага» (summum bonum), которое, по требованию разума, должно быть осуществлено. Осуществлять же «высшее благо» – значит: во-первых, стремиться к нравственному совершенству; во-вторых, достигать этого совершенства и, в-третьих, пользоваться блаженством как необходимым следствием достигнутой добродетели.

Таким образом, «блаженство» обещает нам даже строгий и неподкупный изобретатель «категорического императива». Он и не мог поступить иначе. Ведь он все же, хоть и на своем, по-немецки тяжелом, заумном языке, говорил с людьми.

* * *

«Для того, чтобы наверное быть счастливым, – говорит Л. Н. Толстой, – надо только одно: люби, люби всех – и добрых, и злых. Люби не переставая, и не переставая будешь счастлив»¹²⁹.

Откуда такая уверенность, что человеку ничего больше не нужно? что ему довольно любви ко всем, и добрым, и злым, для постоянного, не перестающего счастья?

Послушаем снова Льва Николаевича:

«Мы не знаем и не можем знать, для чего мы живем. И потому нельзя бы было нам знать, что нам делать и чего не делать, если бы у нас не было желания блага. Это желание верно указывает нам, что надо делать, если только мы понимаем свою жизнь не как животное, а как душу в теле. (Подчеркнуто мною. – В. Б.). И это самое благо, какого желает наша душа, и дано нам в любви»¹³⁰.