В старой Африке

— В моем приходе жил фельдшер, некий Лулеле, человек ученый и набожный. Я всегда чтил его и всемерно оказывал знаки своего уважения, конечно, вполне по заслугам: сей человек являлся образцом для всех прихожан. И представьте же мое удивление, когда во всех отношениях достойный сын церкви на исповеди поведал, что он желает зла бельгийцам и не раскаивается в этом. «Почему же, сын мой? — спросил я. — Бельгийцы — ваши старшие братья». — «Они угнетателя моей родины, и, желая им зла, я не перестаю быть христианином». — «Вся власть от бога», — возразил я ему очень строго. Он думал неделю, а на следующее воскресенье после исповеди мы возвращались из церкви вместе, и он вдруг сказал: «Писание, как всегда, право: тысячу лет существовала наша власть и была от бога, полсотни лет нами от бога правят иностранцы, а когда в губернаторский дворец войдут конгомани, то наша власть на тысячу лет тоже будет божьей. Небеса благословляют только силу, и если мы хорошо подготовим восстание, то и наша власть получит благословение бога». Признаюсь, я растерялся и не знал, что ответить. Через неделю я произнес проповедь на речение: «Царство мое не от мира сего». «Э-э, господин аббат, вы напрасно спорите, — сказал мне Лулеле, — святое писание, как всегда, право: установив свою власть на земле, наш народ получит больше времени для размышлений о небе». Так он упорно старался ставить меня в тупик и не отступал от своих греховных мыслей. Я долго разубеждал его, но напрасно. Чтобы лучше понять его мысли и потом легче вернуть эту заблудшую овцу в лоно церкви, я стал почаще беседовать с отступником, пока однажды он не предложил мне войти в его тайную организацию, которую он назвал Союзом борьбы за освобождение Конго. По его мнению, я мог бы распространять идеи этой организации среди паствы. «Она нуждается и в грамотных людях, и в народных массах, — убеждал он меня. — Как Христос взял в руки вервие и выгнал торговцев из храма божьего, так и народ должен взять в руки оружие и выгнать бельгийцев за порог родины».

— Он был начитанным человеком?

— Он был верующим и хорошо знал святое писание. Но заботился лишь о земном, о временном. Разве не о своей вечной душе печется истинно верующий?

— Конечно же, конечно, господин аббат.

— Пока сей муж был только заблудшей овцой, я терпеливо старался разубедить его. Но когда услышал о преступной организации, во главе которой, по своей гордыне, он сам поставил себя, я твердо сказал себе: «Поражу пастыря, и разбежится стадо».

— Как вы правы, ах, как правы, господин аббат! О, сколько в вас прямоты, честности и доброты!

— Смиренно я доложил обо всем господину жандармскому капитану ванден Бошу. Оказывается, за ним давно следили. Но на допросах Лулеле отрицал все. Тогда господин капитан вызвал меня. Я стоял за дверью и слышал, как офицер сказал ему: «От нас, черные бестии, вы неплохо прячетесь, но черные носы вас вынюхивают быстро. Твоего посланца в Восточной провинции сразу учуял и схватил через свою агентуру мсье Чонга. Знаешь такого в Стэнливиле? С этого и начался твой провал, а здесь, в Леопольдвиле, тебя удачно подсек другой рыболов. Смотри!» И господин капитан распахнул дверь. Лулеле вскрикнул, закрыл лицо руками и повалился на пол.

Но я осенил себя знамением христовым, собрался с силами и обличил нечестивца и развратителя во имя бога…

— Вы поступили как истинный пастырь: больную овцу изгоняют из стада, чтобы спасти здоровых! — с чувством произнес отец Доменик. — Вы спасли человеческие души, добрый господин аббат, и бог, вы теперь видите это сами, уже вознаграждает вас! Верьте: именно всевидящий внушил его святейшеству мысль призвать вас в Европу и поднять выше к апостольскому престолу!

Широким жестом он обвел рукой всю каюту. Затем легко спрыгнул с постели и обнял говорившего. Минуту они восторженно смотрели друг другу в глаза. Потом оба перекрестились, прочли молитвы, громко сказали «аминь» и снова присели на кровати.

— Но ради малых сил я возложил на себя тяжелый крест, преподобный отец, — задумчиво начал опять господин аббат. Священник отложил веер: было заметно, как сильно он переживает случившееся. — Когда Морис Лулеле понял, что после моего показания судьба его решена, он гордо выпрямился и твердо сказал господину капитану: «Я знаю, что скоро умру. Разрешите мне сделать последнее заявление». — «Да, — отвечал офицер, — если ты будешь говорить правду». — «Только правду! Клянусь! Записывайте!» Господин капитан взял лист бумаги и перо. «Говори!» — «Мое завещание всем конгомани и всем правительственным чиновникам Бельгии в Конго», — начал смертник торжественным голосом, медленно, чтобы капитан ванден Бошу мог точно записывать его слова.