В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945

Насколько я помню, Гитлер был чрезвычайно подавлен тем, что спустя четыре года после блистательной победы в 1940-м он вынужден уйти из Франции. Хотя вторжение противника прошло успешно и дальнейшее сопротивление во Франции практически не имело никаких перспектив, он уже не вспоминал, что несколько месяцев назад считал этот момент решающим для исхода войны. Не вспоминал он и о том, что это означало конец туманно сформулированному стратегическому плану на 1944 год – вновь захватить инициативу на востоке, как только отразим вторжение на западе. Никто из тех, кто мог это сделать, не напомнил Гитлеру об этом. Даже 19 августа, в день поражения у Фалеза, позиция Гитлера была такой же, как после Сталинграда. В других обстоятельствах она могла бы сделать честь проигравшему командующему и государственному деятелю, но в данном случае такая позиция человека, который растерял все качества руководителя, свидетельствовала об ошибочности его оценок и все дальше затягивала его народ и его страну в пропасть. Какова была его позиция, говорит дневник Йодля:

«19 августа. Фюрер обсуждал положение с боевой техникой и людскими ресурсами на западе с начальником штаба ОКВ, начальником Генерального штаба сухопутных войск [генералом Буле] и Шпеером. Подготовка к наступлению в ноябре, когда не сможет действовать авиация противника. Главный момент: около 25 дивизий необходимо перебросить на запад в ближайшие один-два месяца»[273].

Рождался план «наступления в Арденнах».

Часть шестая Гибель Трои Лето 1944 г. – май 1945 г

Глава 1 До конца 1944 г

Ставка после 20 июля

Описание последнего этапа войны лишь в очень небольшой степени опирается на мой личный опыт службы в верховной ставке. Сразу же после возвращения из Нормандии у меня начались сильные головокружения. Наблюдались и другие симптомы, свидетельствовавшие о том, что у меня что-то не в порядке с нервной системой, трудно стало передвигаться и выполнять свою работу. Штабной врач и доктор Морель, личный врач Гитлера, оба докладывали о моей болезни, но, видимо, начальству этого было недостаточно. Только когда невропатолог, прикомандированный к соседнему штабу армии, дал заключение, которое заканчивалось настоятельными рекомендациями, мое начальство убедилось, что я на самом деле страдаю от шока, полученного в результате взрыва бомбы 20 июля. Даже после этого Йодль продержал меня в ставке еще неделю, поскольку в конце августа – начале сентября сам уезжал на несколько дней в Берлин. Наконец в начале сентября мне дали отпуск по болезни, и с тех пор я уже не был пригоден к военной службе. Когда я уезжал от Гитлера, то единственное, что он сказал мне, несмотря на то что я пять лет прослужил в его штабе: «Поезжайте и отлежитесь». Это были вообще последние слова, которые мне пришлось от него услышать. Впоследствии я получил специальный знак, которым награждали тех, кто был ранен 20 июля. Сначала мою работу взял на себя генерал Фрейер фон Буттлар. С 8 ноября 1944 года генерал Август Винтер занял мое место заместителя начальника штаба оперативного руководства ОКВ.

Видимо, не только шок от бомбы сказался на моем здоровье. Депрессия последних нескольких недель тоже сделала свое дело. Не только в самой ставке, но и на фронте, и в стане наших союзников – все, что до сих пор удерживала и толкала вперед германская военная машина, казалось, пошло кувырком.

Совершенно очевидно, что сам Гитлер был уже явно больным человеком. Травмы, полученные им 20 июля, в действительности были незначительными, но этот шок, казалось, выплеснул наружу все его пороки, и физические и психические. Он входил в картографический кабинет сгорбившись, шаркающей походкой. Остекленевшими глазами изображал что-то вроде приветствия только тем, кто стоял ближе всех. Ему выдвигали кресло, и он тяжело опускался в него, согнувшись почти пополам, голова уходила в плечи. Когда он показывал что-то на карте, рука его дрожала. По малейшему пустяку резко требовал найти «виновного».