В Ставке Верховного главнокомандующего. Воспоминания адмирала. 1914–1918

Кроме того, стало известно, что в Стокгольме он вошел в связь с немецким послом и вел с ним какие-то переговоры. Так как он пользовался особым доверием государыни и был преданным исполнителем ее предначертаний, это дало еще большее обоснование молве о том, что измена свила себе гнездо на ступенях самого престола, и эта страшная молва нашла отголосок на трибуне Государственной думы.

О том, какое это имело ужасное влияние на настроение общества и на его отношение к престолу, и говорить нечего.

В конце концов пагубная деятельность Протопопова привела к тому, что на его личности как бы поляризовалась вся борьба между престолом и русским обществом, возглавляемым Думой.

И несмотря на увещевания ряда авторитетнейших государственных деятелей, несмотря на письменные обращения членов императорской фамилии – великих князей, в которых они предостерегали, что доверие, оказываемое недостойным людям, неминуемо приведет Россию и династию к гибели, государь, поддерживаемый государыней, оставался непреклонным и ни с Протопоповым, ни с Распутиным расстаться не захотел.

Как раз в разгар этой борьбы, в ноябре, генерал Алексеев тяжело заболел. Главной причиной его болезни было крайнее переутомление, но нет сомнения в том, что этому немало способствовало сознание своего бессилия повлиять на государя и опасения за исход войны.

Генералу Алексееву врачи предписали продолжительный отдых на юге. По его совету для временного исполнения обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего государь призвал генерала В.И. Гурко.

Служебное положение, которое занимал генерал Гурко, не предназначало его для занятия столь высокого поста, ибо он был младше всех главнокомандующих фронтами и многих командующих армиями. Но о нем было известно, что он очень решителен, тверд характером и либерально настроен. Видимо, именно эти его свойства остановили на нем выбор генерала Алексеева, потерявшего надежду сломить упорство государя.

О чем они говорили с глазу на глаз при передаче должности, останется навсегда тайной, которую оба унесли с собой в могилу. Но факт, что с его назначением распространились слухи, будто он, если ему не удастся повлиять на государя, примет против него какие-то решительные меры.

Однако проходили дни за днями, во время которых борьба престола с общественностью все более ожесточалась, и чувствовалось, что приближается развязка, а никакого влияния генерала Гурко на ход событий не было заметно, так что вернувшийся через полтора месяца к своим обязанностям генерал Алексеев застал все даже в худшем положении, чем при своем отъезде.

Были ли тому причиной справедливые опасения генерала Гурко, что какое бы то ни было насильственное действие над личностью царя даст последний толчок назревшему уже до крайней степени революционному настроению, или его в последнюю минуту остановило не изжитое еще традиционное верноподданническое чувство, или, наконец, слухи о его намерениях были лишь плодом вымысла приведенных в отчаяние и опасающихся за судьбу своей родины людей – трудно сказать. Но во всяком случае надежды, возлагавшиеся на него в Ставке, ни в малейшей степени не оправдались.

Вскоре после отъезда генерала Алексеева на юг произошло знаменитое выступление в Думе В.М. Пуришкевича. В громовой речи он открыто заявил о том, что народное негодование, вызванное влиянием Распутина на государственные дела, грозит революцией и что престол не смеет допускать, чтобы через его посредство страной правил этот гнусный мужик.

Это выступление Пуришкевича, крайне правого монархиста, имело потрясающий отклик во всей России, ибо полностью подтвердило слухи о трагическом положении в деле правления страной. Нельзя также отрицать, что оно нанесло жесточайший удар престолу и окончательно отдалило от него всю страну. Однако, исходя от преданного престолу человека, это выступление вместе с тем показало, до какой крайней степени дошло негодование всех честных русских патриотов, любящих свою родину.

17 декабря Распутин был убит. Всеобщее ликование, вызванное этим событием, яснее всего свидетельствует, до какой степени переполнилась чаша долготерпения и гнева народного: незнакомые люди, передавая на улице эту весть, бросались с радостью друг другу в объятия!

Казалось бы, что это, так сказать, всенародное выражение протеста должно было, наконец, открыть глаза на пагубность политики престола и вызвать коренное ее изменение. Однако этого не произошло: государыня, похоронив Распутина в дворцовом парке и причислив его к лику святых, ежедневно молилась на его могиле, а государь еще более твердо и неуклонно продолжал поддерживать Протопопова и его деяния.

Донесения охранного отделения о состоянии умов в стране становились все более и более тревожными, определенно указывая на приближение революции. Ничто уже не могло остановить фатального хода событий. В души людей вселилось чувство безнадежности, и у всех опустились руки.

При таких условиях революция, конечно, была неминуема.

* * *