В Ставке Верховного главнокомандующего. Воспоминания адмирала. 1914–1918

Мы же в Ставке отдавали себе отчет в том, что в обстановке Первой мировой войны, когда сражалась с врагом не только армия, но и весь народ, успех мог быть достигнут лишь при условии полного единения народа с властью и полного использования всех без исключения творческих сил страны. Мы ясно сознавали, что в это время несогласие, а тем более открытая борьба власти со страной неминуемо должны привести к катастрофе, поэтому, опасаясь за судьбу дорогого нам отечества, с неодобрением и тревогой относились к внутренней политике верхов.

* * *

Так как государь горячо любил Россию, упорство, с которым он вел гибельную для нее внутреннюю политику, требует объяснений, чтобы не быть неправильно истолкованным.

Не подлежит, конечно, сомнению, что Николай II не питал никаких симпатий к прогрессивным идеям в деле управления государством и не только недоверчиво, но даже враждебно относился к носителям и распространителям этих идей.

При своем религиозном мистицизме он твердо верил, что власть ему дана Богом и что его долг состоит в том, чтобы сохранить ее неумаленной. Вследствие этого он отвергал всякие попытки самодеятельности и инициативы общественных сил, видя в этом посягательство на свою власть, и не останавливался перед тем, чтобы вступать с этими силами в борьбу.

Однако при объяснении того крайнего упорства, с которым государь вел эту борьбу, нельзя удовольствоваться лишь ссылкой на его религиозный мистицизм, так же как нельзя искать причину этого упорства в недостатке умственных способностей, ограничивающем его понимание.

Его дед, император Александр II, и особенно его прадед, император Александр I[26], были не менее, чем он, мистически настроены и не отличались особенными умственными способностями. Однако их пониманию были доступны передовые идеи, и к некоторым из них они прислушивались.

Основная причина такой разницы между ними и императором Николаем II заключалась в разнице воспитания, в различии взглядов среды, в которой они вращались, и в характере влияния на них их близких.

На психологии и идеологии императоров Александра I и Александра II неизгладимый отпечаток оставили их воспитатели швейцарец Лагарп и поэт Жуковский, носители не только передовых, но даже – что касается Лагарпа – революционных идей. Оба императора, и особенно Александр I, окружали себя либерально настроенными людьми и вращались в кругу высокоинтеллигентных личностей.

Будь у императора Николая II в его молодости такие же воспитатели, ему, так же как и им, было бы доступно правильное понимание блага России и он не вел бы с русским обществом такую ожесточенную борьбу, как это было в Первую мировую войну. Но, как известно, императора Николая II не готовили к занятию престола, и его воспитание не отличалось от воспитания представителей консервативно настроенного русского дворянства[27]. При этом он вращался исключительно в кругу гвардейских офицеров, среди которых господствовали подчас даже ретроградные понятия о государстве и самодержавной власти.

Излишне здесь доказывать, какое решающее влияние имеет на мировоззрение человека среда, в которой он вращается.

Неоткуда было в психологии императора Николая II зародиться и развиться либеральным взглядам на дело правления государством. Воспитание и среда, в которой он вращался, наоборот, способствовали лишь развитию и укреплению зарожденных в нем религиозным мистицизмом ретроградных идей.

Но это еще не все.

Императоры Александр I и Александр II уделяли своим семьям, пожалуй, даже меньше внимания, чем полагалось бы. Их супруги не имели на них ни малейшего влияния, да к этому и не стремились, а в дела управления государством не могли даже и думать вмешиваться.

Император же Николай II был весь поглощен, как мы знаем, интересами своей семьи. Государыня же, которую он чрезмерно любил, буквально подавляла его слабую волю, и именно она – больше, чем кто-либо и что-либо, – укрепляла в нем ретроградно-мистическую идеологию, неуклонно требуя, чтобы он, не останавливаясь ни перед чем, решительно за эту идеологию боролся.

Вот мы и подошли к трагическому вопросу о фатальном влиянии государыни на государя, которое и было главным источником его упорства в ведении пагубной для России внутренней политики.

О том, сколь вредоносны были по своей отсталости взгляды императрицы на дело правления русским государством, каким слепым мистицизмом она была проникнута, сколь безгранично подвержена воле Распутина, к каким утонченным аргументам прибегала, чтобы, пользуясь безмерной любовью к себе государя, заставлять его исполнять ее желания, свидетельствуют с исчерпывающей ясностью ее письма к императору.

Более неопровержимых документов, чем эти письма, для обоснования своих заключений историческая наука дать нам не может. И сознающий свой долг перед наукой, честный и беспристрастный историк не может обойти их молчанием, даже если это не по душе ослепленным сентиментальностью и неспособным подняться на бесстрастный уровень науки читателям.