В стенах города. Пять феррарских историй

В этот миг, подняв голову, она довольно замирала, глядя на дочь. И когда она вспоминала одновременно кузнеца из Массы-Фискальи, лишившего ее девственности и сделавшего ей ребенка двадцать лет назад, вспоминала крестьянский дом, затерянный в полях в двух-трех километрах от Массы, где она родилась и выросла и который ей пришлось навсегда покинуть, оставшись с девочкой на руках, — жирные всклокоченные волосы, толстые чувственные губы, ленивые движения единственного мужчины в ее жизни соединялись с обликом Давида, богатого синьора из Феррары, еврея, конечно, но зато принадлежавшего к одной из самых уважаемых и богатых семей в городе (эти синьоры Камайоли жили на проспекте Джовекка, подумать только, в собственном огромном доме!): он столько времени был любовником Лиды, но она так ни разу и не увидела его, даже издалека. Она глядела, всматривалась. В Лиде, худой, с заострившимися чертами, словно источенной тоской и страданиями, она, казалось, узнавала саму себя в молодости. Все повторялось, абсолютно все: от а до я.

Однажды вечером она неожиданно рассмеялась. Схватив Лиду за руку, она подтащила ее к зеркалу в шкафу.

— Смотри-ка, какие мы стали одинаковые, — сказала она глухим голосом.

И в то время как в комнате слышалось только шипение карбидной лампы, они еще долго смотрели на свои прислоненные друг к другу лица, плохо различимые в тусклом зеркале.

Не то чтобы их отношения все время шли гладко, понятное дело. Не всякий раз Лида была готова молчать и слушать.

В другой вечер, к примеру, Мария Мантовани принялась рассказывать собственную историю (раньше такого не могло бы произойти!). В конце она подытожила фразой, которая заставила Лиду вскочить на ноги.

— Если бы его родственники захотели, — сказала она, — он бы на мне женился.

Бросившись на кровать, спрятав лицо в ладонях, Лида повторяла про себя эти слова, вновь слыша полный горечи вздох, их сопровождавший. Она не плакала, нет. И к матери, прибежавшей за ней вслед и тяжело дыша склонившейся над ней, она обратила сухое лицо и взгляд, полный презрения и досады.

Впрочем, приступы злости у Лиды были редкими, а если нападали на нее, то без предупреждения, как порыв бури в ясный день.

— Лида! — воскликнула она как-то со злым смешком, услышав, как мать зовет ее по имени. — А как тебе нравилось, когда я ходила в школу, чтобы я писала его на тетрадках с игреком![1] Кем же ты меня воображала, когда я вырасту: девицей из варьете?

Мария Мантовани не ответила. Она улыбалась. Вспышка дочери заставила ее унестись мыслями далеко во времени, к событиям, значение которых только она одна могла оценить. «Lyda!» — повторила она несколько раз про себя. Она думала о собственной молодости. Думала об Андреа, о Тардоцци Андреа, кузнеце из Массы-Фискальи, который был ее женихом, ее любовником и мог бы стать ее мужем. Она переехала с дочкой в город, а он каждое воскресенье проделывал шестьдесят километров на велосипеде: тридцать туда и тридцать обратно. Он сидел там, где теперь сидела Лида. Она как сейчас видела его: в кожаной куртке, штанах из бумазеи, с вечно растрепанными волосами. Так продолжалось, пока однажды ночью, возвращаясь в деревню, он не попал на полдороге под дождь и не подхватил плеврит. С тех пор она его больше не видела. Он переехал жить в Фельтре, что в Венето. Это городок в предгорье, там он женился и обзавелся детьми. Если бы его родители хотели и если бы он в дальнейшем не заболел, он бы на ней женился. Наверняка. Что может знать Лида? Что она понимает? Это только я сама могу понять. За двоих.

После ужина первой обычно ложилась спать Лида. Но другая кровать, рядом с той, где спали она и ребенок (карбидная лампа посреди неубранного стола бросала на все вокруг свой голубоватый свет), порой оставалась пустой до глубокой ночи.

III

Улица Салингуэрра — это маленькая улочка, извилистая и заросшая травой, начинающаяся от большой площади неправильной формы, которая возникла после сноса домов, и упирающаяся в городские укрепления недалеко от ворот Сан-Джорджо. Мы еще находимся в городе, совсем неподалеку от его средневекового центра: об этом свидетельствуют дома, в основном бедные и скромных размеров, но старинные, возрастом по три-четыре столетия, стоящие по обеим сторонам улицы, вероятно, самые древние в Ферраре. И все же если даже сегодня пройтись по улице Салингуэрра, то тишина вокруг (колокола церквей Феррары отсюда имеют какое-то особое, как бы удаленное звучание), а особенно запах навоза, вспаханной земли, конюшни, напоминающий о присутствии поблизости больших огородов, — все создает впечатление, что мы уже за пределами городских стен, в сельской местности.