В степях донских

Но командование Царицынского фронта принимало необходимые меры, чтобы остановить врага. 11 августа Военный совет решил: собрать мощный кулак в районе Царицына, оттянуть войска Сальской группы (до 12 тысяч бойцов) в район Котельниково — Царицын; послать всю буржуазию в возрасте от 18 до 40 лет для рытья окопов в районе Тингута — Басаргино — Гумрак; в период с 14 до 18 августа призвать по Царицыну и его уезду пять возрастов; объявить осадное положение.

Морозовско-Донецкая дивизия тоже получила подкрепление, в том числе прибыл построенный рабочими орудийного завода бронепоезд. Новенький, еще пахнущий краской, он подошел вплотную к развернувшимся в атаку белоказакам и открыл огонь из всех пушек и пулеметов. Это произвело сильное впечатление на наших бойцов. С криками «ура!» они бросились вперед.

Их вели в бой Ворошилов, Щаденко, Руднев. Когда отбили атаку, красноармейцы окружили командующего, засыпали вопросами. Климент Ефремович еле успевал отвечать.

— Товарищи, друзья мои! — говорил он. — Теснее сплотим свои ряды, встанем локоть к локтю, и враг не пройдет! С нами все царицынские рабочие, они помогают нам воем, чем могут. Они не оставят нас в беде. Вчера к нам в штаб прибыли представители рабочих «Грузолеса» и попросили выдать винтовки отряду, который насчитывает две тысячи человек. Сегодня они сражаются вместе с вами.

Беседу неожиданно прервали крики: «Казаки! Казаки!» Из-за ближнего бугра вынырнула, сверкая шашками, казачья лавина, и красноармейцы поспешили к окопам. Ворошилов разом вскинул бинокль, наблюдая, как разворачивается к атаке конница неприятеля. Подозвав к себе командиров полков Котикова и Дунайцева, Климент Ефремович распорядился, чтобы они выдвинули против белоказаков пулеметные тачанки.

— Усильте также наблюдение за левым флангом дивизии, — приказал он И. Мухоперцу. — Если противник  не добьется успеха в лобовой атаке, он непременно предпримет обход по густоразветвленной сети балок.

Это предположение оправдалось. Только мы отразили конную атаку на своем участке, как услышали частую стрельбу левее Воропоново, где стоял Ново-Никольский полк. Прискакавший связной сообщил: белоказачья конница численностью до двух полков наступает с тыла. Ворошилов приказал Н. Харченко помочь Ново-Никольскому полку и контратаковать неприятеля.

Вместе с пехотинцами отражали натиск противника кавполк М. Лысенко и наши пулеметные тачанки.

И тут произошел случай, о котором потом долго говорили в полках нашей дивизии.

В пылу боя схватились намертво четыре всадника — двое наших и двое врагов. Дрались лихо, зло. Один из белоказаков, раненный, рухнул с коня, другой стал уходить. Красноармеец вскинул к плечу карабин, но неожиданно услышал громкий голос позади себя:

— Стой, не стреляй! Я так его возьму!

Это кричал командир взвода Иван Моторкин, отец пулеметчика нашей команды тоже Ивана Моторкина. Взводный пустил своего коня вдогонку за беглецом, выхватил шашку и закричал:

— Стой, сукин сын!

Но казак и не думал останавливаться. Бросая быстрые взгляды на преследователя, он беспощадно погонял свою лошадь. И все же расстояние между ними быстро сокращалось — отменный конь Моторкина никому не уступал в резвости.

Уже закончилась сеча, и белоказаки, повернув назад, уходили за бугры, а наши бойцы все еще с интересом наблюдали за поединком, гадая, чем же все окончится.

Когда Моторкин настиг казака, все напрягли зрение: вот сейчас решится чья-то судьба. Между тем Иван вел себя как-то странно: то пускал свою лошадь рядом с противником, то заскакивал ему наперед, грозно размахивая шашкой.

Вдруг беглец изловчился и, бросив коня резко влево, помчался во весь дух в сторону ускакавших однополчан.

— Уйдет, черт его подери, — сожалели красноармейцы.

— Ничего, не уйдет. У Ивана сказ короткий, — успокаивали другие.  

— Подмочь бы надо, — предлагали третьи.

Но Моторкин справился сам. Нагнав коварного казака, взмахнул шашкой. Тот хотел защититься рукой, но страшный удар молниеносно срезал ее по локоть. В следующее мгновение красноармеец схватил противника обеими руками и легко, словно куль соломы, бросил себе в седло.

Злой, дрожащий, подскакал к товарищам, невидящими глазами нашел того, что был захвачен раненым, и толкнул к нему пойманного.

Их обступили со всех сторон. На взмыленном коне подскочил командир эскадрона Чумаков. Разгоряченный боем, недовольно крикнул:

— Чего ты с ними нянчишься, комвзвод? Зарубил бы в честном бою и делу конец.

Чумакова поддержали другие:

— Правильно!

— Собакам собачья смерть!

Моторкин поднял голову. На лице — ни кровинки, густые черные брови сведены в грозную дугу.

— Это, братцы... мои сыновья, — прошептал он тихо побелевшими губами и, закрыв лицо рукавом, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь.

Да, на земле лежали сыновья нашего товарища по оружию, знаменитого на весь полк рубаки. Он и его младший сын Иван пошли добровольцами в Красную Армию, а два старших махнули к Мамонтову.