В стороне от большого света

С этой поры я очень удачно избегала встреч наедине с дядюшкой; я поселилась в диванной с работой и чтением, гулять стала во время их карточной игры, а поздно вечером довольствовалась прохаживаньем по саду с Анфисой, которая стала даже принимать во мне некоторое участие. Трудно ей было не говорить Татьяне Петровне о всем случившемся, но она крепилась, потому что боялась повредить себе.

Дядя смотрел на меня угрюмо и по временам придирался, указывая тетке на мои недостатки; последняя же, по какому-то духу противоречия заступалась за меня.

Так прошла осень, к концу которой мы переехали в город.

По приезде туда Татьяна Петровна объявила, что она намерена взять меня с собою делать визиты. По этому случаю мне заказали новое, первое шелковое платье, серого цвета.

Когда мне принесли его от губернской модистки, то в назначенный для визитов день я, нарядившись, пошла показаться тетке. Она сидела с дядей в портретной. Осмотрев меня, она сказала ему:

— Хорошенькое платьице!

Он сделал очень серьезную мину и, подозвав меня к себе, глубокомысленно велел повернуться и очень больно ущипнул мне руку. Я вскрикнула от боли и неожиданности. Татьяна Петровна спросила меня: "Что с тобой?". Дядя также очень важно спросил, что со мной?

Такое лицемерие взбесило меня, и я отвечала ему:

— Вы ущипнули меня.

— Что это тебе пришло в голову, Абрам Иваныч? — сказала тетка.

— С чего это она выдумывает? — отвечал он. — Я едва дотронулся до нее. Это еще что за новые капризы?

— Eugenie! слышишь?

— Слышу и чувствую, — отвечала я.

— Веришь ли, мой друг, — отвечал дядя с горячностью, — что я только вот как дотронулся до нее!

И он показал как, слегка прикасаясь к руке жены.

— С чего ж ты выдумала кричать? — сказала мне Татьяна Петровна.

— От капризов! — сказал протяжно дядя. — Я тебе говорю давно, мой друг, она черт знает как капризна: ведь это ты только слепа к ней!

Я отворотила рукав платья и показала Татьяне Петровне красное пятно на руке. Она была в недоумении.

— Как же! вон пятно, — сказала она.

— Да-да-а! ты поверь ей, она тебе выдумает. Может, это пятно у нее давно было. Ведь этакая лгунья девчонка! — сказал он, обратясь ко мне, — а я тебя не за это место и взял!..

Я посмотрела ему прямо в глаза с изумлением. Меня поразило такое бесстыдство; до сих пор я не могла понять, чтоб можно было так поступать.

— Полюбуйся! — сказал он Татьяне Петровне, — полюбуйся, как смотрит дерзко на дядю племяненка! Превосходно! А ты балуй ее, потакай ей, так она нас с тобой скоро бить будет.

Я бы на твоем месте, пока она не исправится, никуда бы не брал ее, пусть-ка посидит дома. Для чего ты ее везешь с собой? чтоб еще больше блажи в голову набить. Нет, мой милый друг, послушайся меня, выдержи ее хорошенько… если для тебя муж не тряпка, а что-нибудь значит. Верь моей опытности, я тебе дурного не посоветую.

— Поди разденься и оставайся дома, — сказала Татьяна Петровна.

Я вышла, возмущенная до глубины души.

— Что вы? — сказала Анфиса, встречаясь со мной, — опять что ли неприятность?

Я не отвечала, слезы готовы были брызнуть у меня из глаз.

Сцены в этом роде с дядюшкой стали повторяться довольно часто. Он обладал необыкновенным искусством выискивать к ним причины, так что я стала невинным предметом неудовольствий для тетушки. Она и сама сделалась со мной холодна и строга. Жизнь моя стала тяжела и неприятна. В характере моем и в самом деле начали появляться резкость и раздражительность, которых я прежде не замечала в себе. Это уж не была прежняя вспыльчивость, мгновенно исчезавшая, — это было постоянно желчное расположение духа, повергавшее меня в уныние.

Однажды пришло письмо от дяди Василья Петровича, где он объяснял, что так как сумма по векселю, данному мне покойною тетушкой, превышает все его наследство, то он и отказывается платить. Во-первых, по этой причине, а во-вторых, потому, что так как Амилово заложено и проценты в опекунский совет просрочены, то его описали и будут продавать с публичного торга, и что он от него отступается и свою деревеньку продал; что тетушка последнее время по слабости здоровья хозяйством и делами не занималась, и ее обманывали и скрывали многое, вероятно, в надежде, что на ее век станет… За этим следовало церемонно-ироническое поздравление Татьяне Петровне с законным браком и колкие намеки на ее истинно родственную любовь к нему.

Итак, я лишилась последнего состояния и все больше и больше утопала в страшном омуте зависимости. Амилово, этот благословенный приют моего детства, будет продано в чужие руки, и я никогда уже не увижу дорогих и милых для меня мест… О Боже мой! — и я горько плакала одна в своей комнате.

VII