В стороне от большого света

— А что, моя радость, уж дело прошлое, ты не сердись, скажи по правде, ведь ты больше любила Николая Михайлыча?

— Не знаю, Марья Ивановна, уж то прошло.

— Да уж не хитри — больше.

— Почему вы так думаете?

— Да ведь я помню: бывало, тот входит, так ты вся в лице переменишься и руки задрожат.

— Я будто боялась его; сама не знаю отчего, но этот страх имел свою прелесть.

— Это-то и есть любовь настоящая; это и значит, что ты уж к нему страсть имела. Не боялась же ты его и вправду, а ты своей страсти боялась… знала, что не скроешь ее, вот что.

Я невольно задумалась над словами Марьи Ивановны. Правда, заключавшаяся в них, была для меня тяжела.

— Ты с этим счастливее будешь, он тебе будет в глаза глядеть, а тот, помнишь, как пофыркивал; что не по нем, так и вспыхнет, и глаза как свечки загорятся… А иногда надуется да сидит по целым часам вот так, облокотившись на стол, и глаза закроет рукой, а волосы-то черные, густые — так и рассыплются по белой руке… Ах, черт его возьми! ведь как был хорош, окаянный!

— Что об этом вспоминать, — сказала я, припадая к стеклу окна пылающим лицом и смотря на стадо галок, проносившихся с криком.

Это было за две недели до масленицы; была оттепель; сыроватая, тяжелая атмосфера проникала в комнату; особенный полусвет, свойственный только немногим зимним теплым дням при закате солнца, освещал предметы. При этом полусвете, в этом воздухе пронеслось для меня что-то знакомое, бывалое; будто запахло летом и вечернею сыростью тенистого сада. Сердце мое забилось, голова отуманилась. Какое-то пламенное, одуряющее чувство пролетело по душе…

В эту минуту вошел Павел Иваныч. Видно, было что-нибудь особенное в пожатии руки моей, что он ответил мне на него горячей и восторженней обыкновенного.

— Марья Ивановна! посмотрите, как она хороша теперь! — сказал он, вглядываясь в мое лицо. — В первый раз еще так блестят глаза твои! ты взволнована? у тебя руки холодны как лед, — продолжал он с беспокойством, — что с тобой, не огорчена ли ты?

— О нет, мой друг…

— О чем говорили вы до меня?

— О прошедшем. Марья Ивановна напомнила мне прошедшее.

— Мне — так не нужно напоминать ни о чем. Для меня воскресло все лучшее моей жизни.

— И для меня также, — сказала я с затаенною горечью. Я была недовольна собой.

Павел Иваныч пристально посмотрел на меня и задумался.

Марья Ивановна устремила на меня взор, которым будто хотела спросить: "Он ничего не знает?". Я ответила ей также взором.

Вечером приехали Душины, и мы, по обыкновению, провели его приятно.

X

Дня за три до моей свадьбы Татьяне Петровне вздумалось взять ложу в театр, где дебютировал какой-то приезжий артист в роли Гамлета.

В половине седьмого Марья Ивановна, в парадном чепце и турецком платке с разводами, дожидалась вместе со мной в зале выхода тетушки; Анфиса Павловна охорашивалась перед зеркалом, звеня своими бронзовыми браслетами. Дядюшка прошел мимо нас со словами: "Пора вам ехать".

Мы отправились.

Павел Иваныч дожидался нас в ложе; плохой оркестр наигрывал польку; небольшой, но чистенький театр был освещен ярче обыкновенного. Партер был наполнен мужчинами; самые отъявленные львы и франты настойчиво лорнировали ложи; губернские красавицы и модницы сияли довольством своего наряда и неподвижностью физиономий.

Татьяна Петровна раскланивалась со многими. Нас также лорнировали довольно внимательно. От Татьяны Петровны знали, что я выхожу замуж, а невеста — всегда занимательное лицо, даже и тогда, когда она неизвестна и небогата.

Занавес поднялся… Тень отца Гамлета явилась в виде актера, натертого белилами и разрисованного синею краской, чтобы походить на мертвеца. Артист, игравший роль Гамлета, выполнял ее местами недурно, хотя часто горячился и кричал некстати. Офелия была невыносима… визгливо и жеманно прокричала она: "Исцелите его, силы небесные!". Мне становилось досадно. Я с жаром предавала мои замечания Павлу Иванычу в антракте…

Вдруг Марья Ивановна толкнула меня локтем и таинственным, многозначащим взглядом указала на партер. Я посмотрела туда по направлению ее глаз и встретила яркий, блестящий взгляд Данарова… Он смотрел на нас прямо, без бинокля, и язвительная улыбка играла у него на губах.

Я не могу определить чувства, овладевшего мной в первую минуту этой неожидан-ной встречи. Я чувствовала, что дыханье у меня захватило и разноцветные круги заиграли перед глазами. Необъяснимый ужас овладел мной, я затрепетала и невольно отодвинулась назад.

К счастью, я успела оправиться прежде, чем кто-либо, кроме Марьи Ивановны, заметил мое волнение… Кто-либо, кроме Марьи Ивановны! Нет, был еще человек, замечавший мои движения, — это сам Данаров, упорно и настойчиво устремлявший на меня магнетизм своих глаз.

Представление кончилось. В суматохе одеванья и выхода рука моего жениха несколько раз с любовью пожимала мою холодную трепетную руку, и душевная сила мало-помалу возвращалась ко мне, и в сердце моем снова начинал светить теплый луч чувства, нежного и глубокого.