В сторону южную

— Как бабы в Певеке. Ох и лихие бабы, — пошутил кто-то из мужчин.

На него набросились дружно землячки. Объяснили, что не злые, а самостоятельные обитательницы Певека умеют постоять за себя, что только из-за мужского нахальства и безалаберности приходится жесткость проявлять.

Шутник уже на попятную пошел.

— Да мне нравятся такие, ей-богу, нравятся, — успокаивал разволновавшихся соседок.

Игнатенко не принимал участия в разговоре. Сидел на краю обрыва и смотрел не отрываясь вдаль, на лесистые холмы. Потом вдруг исчез, Галина и не заметила как. Обернулась, а его нет.

Все, казалось, забыли, зачем они здесь. Не замечали и странности застолья на высоком обрыве, среди каменных развалин мертвого города, зияющего черными дырами своих пещер.

Даже о еде забыли, так увлеклись разговором о пришельцах из космоса и о возможности их нового появления. Владелица плаща, прежний недруг Игнатенко, высказала предположение, что именно пришельцы согнали здешних жителей, когда-то, много веков назад, с насиженных мест.

— А почему же они ушли, почему? — перекрикивая шум общего разговора, спрашивала того, что на рельсы ложился. — Чем плохо им было? Отгрохали такой город и ушли.

Еще долго слышала их голоса, бредя медленно по гребню странной дороги. Сколько повозок должно было проехать по ней, сколько долгих веков живой, деятельной жизни пройти, чтобы так глубоки стали узкие, лишь чуть заметно оплывшие колеи.

На плоской крыше маленького домика увидела Игнатенко. Наклонившись, сосредоточенно копошился в безжизненных камнях, — огромный майский жук, зеленовато-переливчатый в своем нарядном костюме, сосредоточенный и деловитый. Разогнулся, увидел Галину, помахал рукой, чтоб шла к нему.

Галина обошла саклю. Полуразрушенные каменные ступени вели наверх, поднялась по ним и оказалась на крыше.

— Глядите, — позвал Игнатенко, — какая сила жизни.

Галина подошла и ничего интересного поначалу не увидела в груде камней. Лишь приглядевшись, заметила тоненький росток, пробившийся из щели.

— Вот. Нужна ерунда, горсточка праха, чтобы возникло живое, — торжественно сказал Игнатенко и поглядел на Галину гордо, будто и его заслуга была в столь удивительном сотворении мира. — А представляете, как благодарно откликается природа на помощь человека?

— Представляю, — Галина улыбнулась, — видела вашу теплицу.

— Да вы садитесь.

Она не успела остановить, сиял пиджак, бросил на камни.

— Садитесь.

— А когда вы видели мою теплицу? — спросил ревниво.

— Да вот однажды. Вы еще кур выгоняли.

— А, — сказал равнодушно, — так это сто лет назад было. Она же теперь в другом месте, возле котельной, в два раза больше прежней, и отопление паровое. Мне Воронцов оказал содействие. Вы с ним знакомы?

— Знакома.

— Да вы садитесь, чего ему сделается, — и, показывая пример, первым сел на пиджак.

Далеко внизу белая дорога уходила в дикие темные заросли, и до самого горизонта легли холмы, поросшие лесом. Только сейчас Галина обратила внимание на странную, пугающую тишину. Ни шорохов, ни пенья птиц. На высоком тополе у подножья горы переливалась от ветра, как рябь на воде, блестящая листва. Но здесь и ветра не чувствовалось, и Галине показалось на миг, что оглохла, — такой полной и нерушимой была тишина.

— Похоже на наши места, — сказал Игнатенко, — такие же сопки и будто край света за ними, правда?

— Да. У вас тоже такое же чувство было, когда в Северный приехали, что край света?

— Это оттого, что Полярный круг близко, а за ним океан, знаешь об этом, ну и думаешь, что край света уже.

— И еще потому, что безлюдье вокруг.

— Здесь тоже безлюдье. — Он осторожно снял с рукава белой рубашки рыжего муравья, перенес на камни. Муравей тотчас, словно боясь, что передумает спаситель, юркнул в щель. — Но другое безлюдье, — Игнатенко заглянул внимательно в лицо — казалось, проверить хотел, с тем ли человеком разговаривает, стоит ли дальше продолжать. Видно, решил, что стоит. — Совсем другое. Здесь были люди и ушли. И знаете, странно, но я чувствую их — во всем. В этой сакле, — погладил осторожно крышу, будто хрупкое что-то, — в дороге, в глубокой колее ее, вон в том тополе. Его ведь кто-то посадил. Может, такой, как я. Или как вы. Посадил, потому что верил — здесь будет жить долго и умрет, а после него будет жить сын и внук, и так без конца. Этот город есть только потому, что он думал так. Вы меня понимаете?

— Да. Я даже понимаю теперь, зачем вы строили везде теплицы. Вас гнали, а вы строили, — Галина испугалась, что обидела вдруг неловкими словами, — то есть я хотела сказать…

— Да, вы правильно сказали — гоняли. Еще как гоняли! — Он встал и, присев перед ней на корточки, взял ее руку в свои, маленькие, загорелые, сжал сильно. — Считали так: бульдозерист, ну и ворочай землю, делай свое дело. Так и говорили. А я как увидел ее — сердце перевернулось, такая жалкая, бесплодная. Как же жить на ней?! Ведь рая нет? — спросил тревожно, как будто Галина одна во всем мире могла дать честный ответ.

Глядя в его блестящие карие глаза с золотистыми прожилками, словно сиянье исходящими от зрачка, Галина серьезно ответила:

— Нет.