В сторону южную

— А раз его нет на небе, значит, он должен быть на земле. Значит, человеку нужно на земле все. Даже на такой жалкой, как та, наша. И наши дети останутся на ней, должны остаться. В этом весь смысл. И в них тоже должно жить прежнее, как в нас живет, — Игнатенко говорил торопливо, мягкой певучей скороговоркой, и все сильнее сжимал ее руку. — Во мне живет мой дед и прадед, слышь? — спросил требовательно.

Галина уже немного боялась его, боялась напряженного взгляда, быстроты речи, и он, видно, почувствовал это. Отпустил руки, распрямился и сказал очень спокойно, стоя над ней, — смешная фигура в украинской просторной сорочке льняного полотна, топорщащейся жесткими складками у ремня модных заграничных брюк.

— Апельсины и помидоры привезут, — сказал пренебрежительно, — а вот как земля пахнет, травы, — это знать надо, жить с этим. И это будет, и только тогда считай, что освоили. А так, приехали, поработали и уехали чужие люди, вербованные, одним словом.

Назад ехали притихшие, песен не пели. Игнатенко подсел к длиннолицему, тому, что про энергопоезд рассказывал. Выспрашивал деловое, длиннолицый отвечал обстоятельно, слышалось:

— Поставь «КРУН» запорожский, они на ГЭС есть, завозили, точно помню.

Игнатенко сомневался в чем-то, и собеседник объяснял терпеливо:

— Да какая разница, тебе ж все равно подключаться.

Женщины, как сонные птицы, изредка обменивались негромкими словами. Потом умолкли совсем, задремали. Только двое за спиной Галины шептались тихо.

— Я подумала, — говорила медленно рассказчица, — будет командовать моими ребятами, учить их уму-разуму, а чему он научить может — у самого образование семь классов, и меня считать облагодетельствованной, и решила — нет уж, лучше одной.

— Так ведь скучно одной? — спросила подруга.

— Да отчего скучно? Работа интересная, в народном контроле состою, скучать и некогда. Разве что ночью, так уж немного осталось.

Засмеялись сдавленно, словно девчонки-школьницы на уроке.

Галина вспомнила, как пришли с Максимом на танцы в клуб. Там задавал тон студенческий стройотряд, свои пленки крутили, свои пляски плясали. Длинноволосые парни и худенькие девчонки, одетые одинаково в зеленые брюки и штормовки с надписью на спине «Горький», неутомимо, как зайцы в детской игре, прыгали на одном месте под оглушительную музыку. Галина позавидовала: когда-то и она могла скакать всю ночь напролет, после тяжелейшего труда. Ребята на укладке бетона работали, видела сама — вкалывают по-настоящему.

Местные жались по стенам. Было их немного, в основном женщины, и те парии, что отваживались войти в круг, приглашали студенток, топтались неловко перед партнершами, усердно подражая их движениям.

— Бедняги, — кивнул Максим на женщин, — небось ехали с надеждами, что хоть здесь, в глухомани, выбирать смогут, ан тоже нет. Вот и выходит, что для женщины свобода выбора — это всего лишь выбор компромисса.

Много раз вспоминала эти слова. Вспомнила и сейчас. Подумала, что и у нее был выбор, и только из двух компромиссов: один — ненадолго, на две недели пребывания Максима в Северном, другой — на всю жизнь до конца. Она предпочла первый.

ГАЛИНА

В том странном состоянии, в каком тогда находилась, все вокруг, и люди, и разговоры их, долгие, ненужные, казались лишь досадной помехой, отвлекающей от напряженной поглощенности тем новым, удивительным, что происходило с ней.

События внешней жизни имели смысл лишь оттого, что обещали возможность случайно днем увидеть Максима. Она с готовностью, опережая других, вызывалась отправиться с каким-нибудь поручением на другой берег, где шла стройка. Там мог оказаться Максим. Она думала о нем так непрестанно, с такой напряженностью, что к концу дня чувствовала себя измученной, опустошенной, так тяжела была работа ее души. Может, поэтому, встретившись с ним, казалась странно спокойной, почти равнодушной.

И тогда знала — не любит ее приезжий москвич, не строила иллюзий, довольствовалась тем, что есть. Но было главное, может, самое необходимое ей в те дни. После обглоданной, униженной прежней своей жизни, в жизни новой, в которую еще не вошла, не определила своего места в ней, неожиданная любовь была спасением.

За многое осталась благодарна теперь уже на всю жизнь. За нежность, за неубывающий интерес ко всему, что было для нее важно, за то, что слушать умел, как никто в мире не слушал, длинные исповеди ее горькой жизни, и за то, что не нужно было с ним стараться выглядеть иной, не той, кем была на самом деле.

Не нужно было казаться уверенной в себе, счастливой, как в письмах матери и сестрам, не нужно было притворяться взрослой, все знающей, все умеющей, в какой нуждались дети, а можно наконец рассказать кому-то и о страхах, и о растерянности в этом далеком, еще непонятном и суровом месте.

Он не говорил знакомых слов любви, не обещал ничего в будущем, и оттого, наверное, и возникло чувство равенства и доверия, больше любви его необходимое ей. Галина любила его, но это имело отношение только к ее жизни, словно Максим щедро предложил ей выбор, и она сделала его и никогда не жалела о нем.

_____