В сторону южную

— Как?! — глупо удивилась я. — А Чучик?

— Какой Чучик?

— Моя собака, вернее, она не моя, но так уж…

— Слушайте, — перебил меня человек и с наслаждением откинулся на спинку стула, потянулся, неожиданно громко захрустев суставами, — слушайте, — повторил он, — вы что, не знали, где вы его оставили?

— Нет, — и предчувствие чего-то непоправимого, какой-то ужасной и легкомысленной ошибки заставило меня сесть на стул. — А где? — спросила я с глупой, заискивающей улыбкой.

— В приемнике, — с удовольствием выговорил он, — понимаете, в приемнике.

Я поняла сразу, но, все так же глупо улыбаясь, спросила:

— Но ведь я могу забрать свою собаку?

— Нет, — сказал весело человек и вынул из ящика стола серую давнишнюю облатку цитрамона, вытряхнул на ладонь такую же несвежую таблетку, с размаху кинул в рот, налил в стакан воды из захватанного, давно не мытого графина.

Я молча, с тупым вниманием следила за его действиями, ждала, пока он с жадностью выпил один стакан, потом другой. Я не имела права и не хотела портить отношения с этим человеком: он мог отдать мне Чучика. А человек был плохой: потому что, когда наконец он кончил пить, поставил стакан на стол и я попросила: «Откройте, пожалуйста, дверь, я заберу свою собаку», — он посмотрел мне в глаза и четко сказал:

— Вот непонятливая дамочка, увезли собак, понимаете, у-вез-ли.

— Куда увезли? — растерянно спросила я, все еще не веря в непоправимость происшедшего.

— А этого я вам не скажу. И не устраивайте здесь истерик.

Истерик я устраивать не умела — и сейчас, глядя на его несвежее лицо с испариной на лбу, на пухлые пальцы, выстукивающие по столу однообразную, бойкую и угрожающую дробь, пожалела об этом.

«Что же мне делать? — судорожно думала я. — Просить его бессмысленно, он мечтает только об одном — опохмелиться, и ему доставляет удовольствие, пользуясь своей ничтожной властью, говорить со мной оскорбительно и безжалостно. И что я теперь наделала, зачем вмешалась в судьбу этой несчастной собаки, так жестоко и непоправимо повернув ее?!»

— Я вас очень прошу, — сказала я с усилием, — подскажите, где искать собаку. Понимаете, первый день отпуска, и такое несчастье. — «Может, ему предложить деньги?» — Я вам буду очень признательна, — добавила упавшим голосом и замолчала, поняв, какую чудовищную ошибку допустила.

Серолицый смотрел на меня с тем выражением торжества и благодарности за это торжество, с каким смотрит, наверное, паук на попавшуюся в его кропотливо и разумно сплетенные тенета муху.

— Ишь ты, — медленно, с расстановкой сказал он, — отдала собаку, а теперь спохватилась, взятки тут предлагаешь, уходи отсюда, пока я милицию не позвал.

Со мной никогда и никто так не разговаривал, и я никогда не разговаривала так ни с кем, я даже не знала, что люди могут так разговаривать друг с другом.

— Вы скажете, куда увезли собаку, — тихо, осипшим голосом пообещала я, — скажете, — и, спасаясь от того ужасного, что могло произойти в следующую секунду, чтобы не закричать, не бросить в эту наглую улыбку мраморным пресс-папье, выбежала во двор.

Раскрыв нараспашку дверцы машины, Петька в кабине читал Моммзена, и мирная картина эта, безразличие сына к моим бедам остановило мой порыв к чему-то надежному, родному, что могло помочь мне сейчас.

Не добежав до машины, я повернула к высокому крыльцу, хотя и там не от кого было ждать помощи. Наверняка выскочит эта злая Вера Сергеевна со своими странными намеками, да и какое вообще всем дело до несчастной бездомной собаки и нервной дамочки, разыскивающей ее.

— Мам, — лениво, нараспев окликнул меня Петька, — мам, ты скоро?

Не ответив ему, я вошла в уже знакомую пустынную комнату. В соседней, вместо милой девушки, сидел здоровенный мужчина в халате с высоко засученными рукавами, открывающими мощные руки, поросшие до локтей черной растительностью. Положив руки на стол, он разглядывал их внимательно, пока я излагала свою беду. Выслушав меня терпеливо, не поднимая глаз, неожиданно спросил:

— Так ведь Вера Сергеевна дежурила, она что, не видела вас?

— Видела, — растерянно ответила я.

— И что? — спросил мужчина.

— Ничего, — я пожала плечами. «Вот уж действительно, непонятные люди здесь собрались».

— Понимаете, — медленно начал мужчина и впервые поднял на меня глаза. Я подумала, что похожи они на глаза доброй собаки тем выражением грусти и понимания чего-то, что не дано понять людям. — Да вы сядьте, — тихо сказал мужчина и вдруг встал, подошел к стеклянному шкафчику, накапал в склянку темной жидкости. — Вот, — протянул он мне склянку, — надо выпить, а то что-то вы не в порядке.

Я послушно выпила валерьянку.

— А что это вы так разволновались, собаченция не ваша ведь, как я понял? — мужчина придвинул стул и сел рядом со мной.

— Господи! Я ведь объяснила, что подобрала ее, а теперь что же, выходит, на смерть ее послала! — Я невольно потянулась к уже пустой склянке.

— Хватит! — сказал доктор, взял склянку, и она словно исчезла в его огромной руке. — Куда в отпуск едете? — неожиданно спросил он.

— Да ну, о чем вы! Время же идет, куда они увезли собак?