В сторону южную

— Да, — ответила я, — но все-таки его надо изловить.

Но Чучик и не думал убегать от нас. Он ждал нашего приближения, распластавшись на земле, и смотрел на нас не моргая, очумелым от счастья взглядом косо поставленных, медовых глаз.

Как только я взяла поводок, он поднялся и пошел рядом, чуть касаясь боком моей ноги, словно именно так, а не через свободно свисающий ремешок было необходимо ему чувствовать свою связь со мной.

Посадили его на переднее сиденье, возле меня. Петька сел с Верой Сергеевной сзади. Беда оставила свой след на Чучике, и мы всю дорогу к его дому жалели, что, несмотря на раскрытые окна, в машине нет сквозняка, — бедный Чучик пропах своим несчастьем: скитаниями по клеткам и собачьим фургонам. Его густая шерсть крепко впитала в себя запах псиного бесприютства, и мы сочувствовали его хозяевам и себе. Чучика не обижали наши насмешки и не смущал свой запах. Высунув голову в окно, прищурив глаза, он вдыхал просвечивающим на солнце алым биением крови, светло-коричневым, матовым носом запах улицы и был напряжен и взволнован.

— Знает машину, — кивнула на него Вера Сергеевна, — а вот мой Туз боится смертельно, даже если стоит машина — близко не подойдет.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо спросил Петька, — а сколько у вас собак?

— Три, — ответила Вера Сергеевна, — Дож, Дымок и Туз.

— Зачем так много? — поинтересовался Петька.

Я обернулась и предостерегающе-укоризненно посмотрела на него, но Петька сделал вид, что не заметил моего взгляда, лишь уточнил:

— Я хотел спросить, для чего они вам нужны?

— Жизнь по-дурацки сложилась, — привычно, видно не в первый раз отвечая на такой вопрос, пояснила Вера Сергеевна, — осталась одна, ну и надо о ком-то заботиться.

— А почему вы остались одна? — спросил Петька и покраснел — он, видно, твердо решил добиться у Веры Сергеевны настоящего ответа.

— Петя! — предостерегающе сказала я.

— Но мне важно это, — упрямо настаивал Петька. — Сама меня упрекала, а я хочу знать, за что. Я же не говорю ничего обидного, правда? — спросил он у Веры Сергеевны. — Я просто хочу знать.

— Вот твоим сверстницам повезло, — сказала Вера Сергеевна и жалобно попросила: — Курить можно? А то, я слышала, постановление вышло из-за суши не курить в машинах.

— Вышло, — ответила я.

— А у папы коробочка есть, — сказал Петька. Наклонившись вперед и морщась от Чучикиного запаха, он вынул из багажничка железную коробочку из-под монпансье. — Вот сюда пепел бросайте, а я подержу. А почему нашим девочкам повезло? — спросил он, терпеливо переждав, пока Вера Сергеевна закурит.

— Потому что вас будет больше, чем их, когда станете взрослыми, я в журнале это прочитала, а в мое время наоборот было. Война моих женихов всех одной невесте отдала.

— Какой? — глупо спросил Петька.

— Земле сырой, — спокойно пояснила Вера Сергеевна. — Да не в этом дело! — вдруг, словно решившись на что-то, рассердилась она на себя. — Не то я говорю. Возненавидела я тогда всех.

— Как это? — ошарашенно спросил Петька, а я даже затормозила от неожиданности.

— А так, — жестко сказала Вера Сергеевна, — очень просто это случиться могло с тем, кто, как я, в комиссии работал. Такая комиссия была, в концлагерях немецких оставалась, когда их освобождали. Я медсестрой при ней состояла, вот и поглядела, как люди над другими людьми упражнялись. Как жить их заставляли, работать, как лечили. Как медицину вперед двигали… Я со второго курса медицинского на фронт ушла. Клятву Гиппократа знала, над кроликами слезы проливала. А под конец, в сорок шестом, когда демобилизовалась, забыла вот, как плакать надо, начисто забыла. И человечество полюбила, ох как! До смерти!

— Так это же фашисты были! — тихо сказал Петька.

— Это сейчас так просто звучит — фашисты, вроде не люди. А я ведь видела их и в домах была. Там все как у людей было. Книги детские, сказку «Бременские музыканты» читал? Вот, «Бременские музыканты» на сон грядущий своей кровиночке, а с утра за работу. Да что рассказывать, сами знаете.

И втемяшилась мне в голову одна мысль: вот и со мной можно тоже такое сделать, вот чтобы я тоже могла за ручку детишек к крематорию вести. Ведь были же такие тети добрые, даже останавливались, чтобы ребеночек собачку погладить мог. Овчарку. Они по обе стороны сидели, овчарки эти страшные.

— Вот видите, собаки тоже… — начал Петька.

— Тоже, да вот все-таки не до конца, не до последней черты. Вот я на фотографии видела — детишки их гладят, и они позволяют и рады, а ведь не должны были бы, не этому их учили…

Я не заметила, не осознала, что давно уже подогнала машину к тротуару, к оранжевому железному заграждению у метро «Динамо». Чучик вопросительно смотрел на меня, раскрыв от жары пасть. Время от времени он нервно зевал, и видны были сиреневато-розовое нёбо и зубчатая коричневая складка у основания белоснежных треугольников зубов. Он не понимал нашего поведения: если машина стоит — надо выходить, говорил ему его опыт, и он даже тронул мое колено узкой аккуратной лапой.

— Сиди, — шепотом сказала я и положила ему руку на спину; он тотчас покорно сел.