В сторону южную

Она лежала, вытянув поверх одеяла руки. От волглых простыней, от наволочки пахло дешевым мылом и погребом. Ноги упирались в деревянную спинку, кровать была ей коротка. После привычного, просторного уюта широкой тахты, покрытой таким большим, что и стену почти целиком закрывал, ковром, скрипучая, продавленная постель казалась неудобной, жесткой. В голове гудел, не переставая, шум двигателей, пестрила, не давая сосредоточиться, сутолока и суета прошедшего дня. Но она цеплялась за недавние впечатления, чтобы не думать о том неожиданном и ненужном, что произошло час назад, а главное — не вспоминать давнего, уже, казалось, и не с нею бывшего, в котором ее жизнь и жизнь того, кто сидел сейчас на террасе, соединились ненадолго, чтобы разойтись в разные стороны навсегда.

Ужас содеянного ощутила лишь в приемной начальника стройки. Того, на чью помощь рассчитывала, уже не было, перевели на другой объект. По холодно-отчужденным ответам секретарши поняла, что такие, как она, свалившиеся как снег на голову, здесь не редкость и рассчитывать на сочувствие к ее смелости и безвыходности положения — нельзя. Начальник долго был занят, а когда вошла в кабинет, ни о чем говорить не могла, думала лишь об оставленных на чемоданах в деревянном вестибюле управления Петьке и Маше.

Большелобый бледнолицый человек объяснил, что жилья нет, что приезжают к ним теперь только по вызову, первая очередь ГЭС построена, остался лишь обслуживающий персонал, а на строительстве второй — требуются рабочие.

— Вы ведь не пойдете рабочей? — спросил он.

— Да, — невпопад ответила Галина. Она с самого начала разговора, что бы он ни говорил, кивала головой, отвечала «да, да, да, конечно». Он удивленно посмотрел на нее и отвел глаза, будто что-то неприятное увидел.

Снял трубку, набрал короткий номер.

— Воронцов говорит. У вас места есть? Тогда сейчас товарищ, — глянул на бумаги Галины, — товарищ Василенко подойдет. Поселите ее, а дня через два разберемся.

— Понимаете, — начала Галина, — я ведь эксплуатационное тоже…

— Идите, устраивайтесь. Завтра все обсудим.

— Спасибо.

И, чувствуя за спиной его жалостливо-досадливый взгляд, ощущая под ним себя тупой, растерянной, нелепой просительницей, пошла к двери.

Тот день выдался смешным и удачным. С утра пришли советоваться, где лучше на водосбросе поставить датчики, веселые бородатые парни, аспиранты из Ленинграда. Попросили показать потерны. Ощущая их одобрительно ласковые взгляды, сняла туфли, надела шерстяные носки, боты и повела за собой по коридорам в машинный зал, на ходу отвечая на притворно наивные вопросы. По железной винтовой лестнице спустились в преисподнюю — клубящиеся ледяным паром тоннели. Вода хлюпала под ногами, сочилась из бетонных стен. Тускло и желто горели лампочки, и черные коридоры уходили в неизвестность, казалось — в самые недра земли. А там, наверху, над толщей скалы, прямо над их головами, Галина помнила, несется река, висит среди сверкающих брызг наивно яркая, как дети на картинках рисуют, радуга — затвор был открыт, и от памяти об этом, оттого, что знала каждый поворот потерны, каждый отросток ее, стало, как всегда, удивительно легко и весело.

Весело было и потому, что разбитные, шустрые парни здесь притихли, держались к ней поближе и уже не задавали каверзно-дурацких вопросов, слушали почтительно объяснения.

Но главная причина радости осталась ждать на столе. Маленькая бумажка — ордер на ПДУ. В ней было все счастье ее теперешней жизни. Галине достался голубой коттедж — две просторные комнаты, электрическая плитка на кухне, горячая вода круглосуточно. Среди множества других разноцветных, коттедж лепился к склону сопки, и вечером, когда зажигались окна, казалось, что это современный многоэтажный корпус стоит у дороги, возвышаясь над разбросанными редко огоньками сельских домишек. Переселяться можно было хоть завтра, но Галине хотелось оклеить стены новыми обоями, заново покрасить окна и двери. Ведь это была первая в ее жизни своя квартира, за нее не платили вступительный пай чужие люди, здесь она могла расставить мебель как захочет, повесить веселые ситцевые занавески и не трястись над ними, не кричать на детей, чтоб не трогали шуршащих тонких синтетических, в цветочек, пленок, которыми гордилась свекровь. В домике этом Галина готовилась начать новую жизнь, пускай одинокую, пускай трудную, но свободную, зависящую только от тех правил и законов, что установит сама.