В сторону Сванна

Вердюрены на обеды не зазывали: для своих место за столом всегда найдется. Вечера не имели программы. Молодой пианист играл, но только если был «в настроении», потому что силой никого не заставляли, хотя, как говорил г-н Вердюрен, «для друзей ничего не жалко, дружба превыше всего». Если пианист хотел сыграть «Полет валькирий» или прелюдию из «Тристана»[165], г-жа Вердюрен возражала, но не потому, что музыка ей не нравилась, наоборот, она ее слишком впечатляла. «Вам что, непременно нужно, чтобы у меня мигрень началась? Забыли, что со мной делается, когда он это играет? Я-то знаю, что получится. Завтра с утра мне будет головы не поднять!» Если он не играл, заводили разговоры, и кто-нибудь из друзей, чаще всего их тогдашний любимец художник, по выражению г-на Вердюрена, «городил такие несусветные враки, что все просто кисли со смеху», особенно г-жа Вердюрен: рассуждая о волновавших ее чувствах, она настолько привыкла понимать буквально то, что говорится обычно в переносном смысле, что как-то раз от неумеренного смеха у нее отвисла челюсть и доктору Котару, чья карьера тогда только начиналась, пришлось эту челюсть вправлять.

Черные фраки были под запретом, потому что все были «среди своих» и не хотели походить на «зануд», которых боялись как чумы и приглашали только на большие приемы, затевавшиеся как можно реже и только чтобы развлечь художника или добавить известности музыканту. Обычно же довольствовались тем, что играли в шарады, ужинали в маскарадных костюмах, — но все это в своем кругу, не примешивая к «тесной компании» никого из посторонних.

Однако по мере того как «приятели» занимали в жизни г-жи Вердюрен все больше места, в разряд «занудного» и гонимого попадало все, что отдаляло от нее друзей, отнимало у них время, — мать одного, профессия другого, загородный дом или слабое здоровье третьего. Если доктор Котар считал, что должен уйти сразу после ужина, чтобы навестить тяжелого больного, г-жа Вердюрен говорила: «Кто знает, может, ему куда полезней, чтобы вы не беспокоили его нынче вечером; он без вас прекрасно поспит; завтра вы придете к нему пораньше и обнаружите, что он пошел на поправку». С начала декабря она заболевала при мысли, что на Рождество и Новый год «верные» сорвутся с привязи. Тетка пианиста требовала, чтобы он пошел на обед к ее матери.

— Подумаешь, — воскликнула безжалостная г-жа Вердюрен, — ну не помрет же эта ваша маменька, если вы не явитесь к ней на новогодний обед, тоже мне, провинциальные нравы!

На Страстной неделе ее страхи воскресали:

— Доктор, вы у нас ученый, враг предрассудков, надеюсь, что вас-то мы увидим в Страстную пятницу, как в обычные дни? — в первый же год спросила она у доктора уверенным тоном, словно не сомневаясь в ответе. А между тем она трепетала, ожидая этого ответа, потому что, если бы и Котар не пришел, она бы, того и гляди, осталась в одиночестве.

— В Страстную пятницу я приду… попрощаться: мы на Пасху едем в Овернь.

— В Овернь? Чтобы вас там заели клопы и блохи? Охота пуще неволи!

И, помолчав, добавила:

— Что ж вы раньше не сказали? Мы бы постарались все организовать как следует и поехали бы все вместе, с комфортом.

Точно так же, если оказывалось, что у «верного» обнаружился друг или что постоянная гостья завела флирт и теперь на них не всегда можно положиться, — Вердюрены говорили: «Ну приведите же нам вашего друга!» — причем их не пугало, что у женщины есть любовник, лишь бы брала его к ним, любила у них на виду и не бросала их ради него. «Новенького» испытывали, определяли, не будет ли он скрытничать с г-жой Вердюрен, можно ли ввести его в «тесную компанию». Если он не годился, «верного» отводили в сторону и услужливо ссорили с другом или подругой. В противном случае «новенький» в свою очередь становился «верным». Вот и в тот год, когда кокотка рассказала г-ну Вердюрену, что познакомилась с милейшим человеком, г-ном Сванном, и намекнула, что он жаждет быть принят у них в доме, г-н Вердюрен, не теряя времени, передал ее ходатайство жене. (Он никогда не имел собственного мнения, пока не выскажется жена, чьи желания, равно как желания «верных», исполнял с неистощимой изобретательностью, видя в этом свое особое предназначение.)

— У нашей госпожи де Креси есть к тебе просьба. Ей бы хотелось представить тебе одного из своих друзей, господина Сванна. Что скажешь?

— Помилуйте, ну как можно в чем-нибудь отказать такой прелести? А вы помалкивайте, вас не спрашивают, раз я вам говорю, что вы прелесть, значит, так оно и есть.

— Как вам будет угодно, — жеманясь, ответила Одетта, и добавила: — Вы же знаете, я не люблю fishing for compliments[166].

— Ну что ж, приводите вашего друга, если он симпатичный.