В стране чудес

Моя маленькая пленница кашлянула, застонала, ещё не раскрывая глаз, мотнула головой. Я терпеливо ждал, она ведь дожидалась меня так долго. Интересно, она покрасила волосы в красный, намекая на особую казнь? Да, я привык душить, а привычка – вторая натура, но вот таких алых у меня ещё не было. Может, сменить тактику? Может, сделать для неё исключение? Я представляю: остолопы в погонах найдут её с красными волосами.

– Кровь, – скажут они. – Никакого сомнения.

А потом смоют – и обнаружат, что волосы и без того красные. Разве не забавно? Матрёшка в матрёшке.

– Где я… – голос её пока сиплый, не распелась.

Это ничего, к первым крикам разойдётся, войдёт в тональность.

– Здравствуй, Красная Шапочка.

– Здравствуй, Серый Волк, – она моргает и щурится. – Ты кто?

Я сжимаю челюсти, сглатывая первую обиду. Снова это: «Мужчина, вы в очереди стоите?». Ничего, ничего. Я должен её спасти – а благородство требует снисходительности.

– Ты даже не будешь кричать? – начинаю злиться: в её глазах всё то же будничное равнодушие.

– А есть смысл?

Да что с ней такое? Откуда эта лень? Скука? Пресыщенность? Она что, не понимает, что это – её последние минуты?!

– Я напомню тебе, кто я такой, – тянусь к футляру за инструментом. Вынимаю бережно, с любовью. Гладкое дерево холодит ладони, но я готов его согреть. Прижимаю подбородком, смотрю искоса на девицу: вот сейчас. Сейчас она узнает, как слушала меня в Рахманиновском три дня назад.

Обычно к этому моменту мои девочки уже начинали плакать, и с ними инструмент звучал не так сиротливо. Эта молчит. Я играю один – без остальных струнных. Первую соль-минорную увертюру Баха. Как тогда, в зале.

Моя мелодия вздыхает – и плачет, порхает под сводами зала. Звук летит, звук резонирует и охватывает пространство вокруг нас. Я сам слушаю себя – и радуюсь, как никогда. Да, девочка. Причастись моего величия…

Но стоит мне опустить смычок и глянуть на красноволосую, как вместо радости в груди клубами поднимается злость.

Её глаза пусты. Ни узнавания, ни восторга, ни слёз.

– То есть я не подала тебе в переходе, и ты мне за это мстишь? – нет, её голос был сиплым не от лекарства.

Эта наглая пэтэушная хрипотца. Прокуренная? Спитая? Кто ты такая, чтобы я для тебя играл?!

– Ты слушала меня в Рахманиновском и знаешь об этом, – я убираю инструмент и подхожу к ней.

Она недостойна особой смерти. Она вообще не достойна спасения – но и жить я её не оставлю.

– Ты ведь убить меня собрался? – на её лице ни тени испуга. – Давай, убивай. Только не будь садистом, не играй больше.

– Ах, ты… – глаза заволакивает кровавая пелена.

Кидаюсь на грязную девку, сжимаю шею голыми руками. Её лицо краснеет, вены вздуваются подкожными червями, но она улыбается, глядя мне прямо в глаза. А потом…

А потом её зрачки разливаются чернотой по всей радужке. Будто кто-то впрыснул тушь в глазные яблоки. На меня смотрит тьма, влажная, холодная, пустая.

Я отскакиваю, разжав пальцы, паника подкатывает к горлу. Девица, обмякнув, полувисит, как тряпичная кукла, и только верёвки удерживают её сидя. Голова безвольно упала набок. Но глаза… Они открыты и будто смотрят на меня… И хочется спрятаться, укрыться, сжаться в комок в дальнем углу зала…

Нет. Великие умеют преодолеть себя. Превозмогая страх, я подхожу к ней, чтобы закрыть веки. Странная смерть. Ни последнего вздоха, ни хрипа, и эти чёрные глаза… Может, какое-то кровоизлияние?..

Стоит мне коснуться её, она вздрагивает, выпрямляется, зрачки – точками.

Меня парализует. Хочу шевельнуться, покончить с ней – или отшатнуться назад. И не могу, с трудом нахожу в себе силы дышать, рёбра словно придавило гранитной плитой.

– Какая я вам милая? Мужчина, вы в очереди стоите?.. – из её рта вылетает чужой, но до боли знакомый голос.

Кровь волной отливает к ногам, глухие удары дрожи… Тух-тух-тух… Тух-тух-тух… В три четверти… Таня? Ты же больше двадцати лет назад…

– Ты шёл за ней от булочной, – её мерзкий шепот оглушает, в ушах свист контузии. – Вёл до электрички, следил в набитом вагоне… Весна, душный запах черёмухи… Аллергия, мразь? Ты душил её – и исходился слезами, чихал… А она лежала на мокрой, ещё тоненькой траве и смотрела на тебя с отвращением. Потому что ты – ничтожество…

– Нет! – я кричу, разрывая лёгкие, но даже голоса своего не слышу, в ушах её шепот. Щупальцами щекочет мозг.

Заткнуть уши, не слышать, не видеть… Бред! Сон! Она не может знать, не может! Сколько ей было тогда: годик? Два? Она не видела мою Танечку…

– Как её звали? Она была первой, – монотонно бормочет проклятое отродье. – Имена, называй мне имена, всех, по очереди. Я вижу их. Отражения стоят в твоих глазах, стучатся, зовут меня… Они ждут мести, слышишь? Дождутся. Ну же! Имена, даты. И говори, ублюдок, как убивал их. В деталях…

– Кто ты? – только и смог выдохнуть я, пятясь к двери.

На меня обрушились звуки. Треск, шум, топот.

– Стоять, руки за голову!