В стране долгой весны

— Нет, — ответил сын. — За то, что ты залез в карман государства или в карман простого человека, нужно бить по рукам. Все справедливо. В наше время взятки — мерзость. Каждый должен получать по заслугам. — Он говорил убежденно, и эта убежденность нравилась отцу. Ему, между прочим, понравилось и то, что сын не пожалел мать. — В наше время нужно иметь голову на плечах и можно жить очень хорошо, не нарушая ни на йоту законов. Поясню на примере. У нас кое-кто из официантов обсчитывает посетителей, их ловят и выгоняют. Я взял себе за правило ни на копейку, никогда, никого…

— Это хорошо, это правильно…

— Я вежлив, я хорошо обращаюсь с посетителями, они мною всегда довольны, они всегда мне благодарны за хорошее обслуживание. Некоторые специально просятся посидеть за моими столиками. У меня уже своя клиентура, и обширная. Им же выгодно сидеть за моим столиком: я не обсчитаю, я не схамлю, я им принесу все, что они пожелают, а если чего-то и нет, то я предложу другое, что будет не хуже того, что они хотели бы получить. Естественно, они всегда меня за это хотят отблагодарить. И, между прочим, у меня выходит ничуть не меньше, чем у тех, кто обсчитывает. Но у меня все законно, и у меня совесть чиста.

Он говорил, как казалось отцу, очень умно, с самоуверенностью человека, уже знающего цену и себе и другим. Но у отца глубоко в душе ощущался какой-то нехороший налет, как будто сын вот-вот откроется с какой-то другой, неожиданной грани.

— Карьера не по мне. Чем выше должность — тем выше ответственность, тем больше нужно отдаваться работе, отдавать себя без остатка. Если, конечно, честно работать. Какой смысл в этом? Материальные блага? Возможность возвыситься над другими? Или возможность обеспечить себя тем, чем не могут другие? Между прочим, я без всяких высоких должностей могу достать себе все, что только пожелает душа. Они же все, кто командует на складах, в гастрономах, универмагах — мои клиенты. Я только мигну — сразу все будет.

Отец подумал, что сын счастливо избежал, не унаследовал его мягкотелости. Он хотел бы порадоваться за него, он говорил себе, что это хорошо, но на душе было до странного робко и холодно, даже неуютно, точно его обокрали или обманули. Сын говорил все правильно, и, наверное, за него нечего бояться — он многое понял. Но все-таки отец был хмур и курил напряженно, как показалось сыну, зло. Сын подумал, что отец надломлен, раздавлен, и это не мудрено: оттуда, говорят, не возвращаются полноценными. Он хотел порадовать отца своими успехами, своею практичностью, разумностью, умением пристроиться в жизни. Он считал себя честным и счастливым человеком.

Из-за ширмы вышел еще один молодой человек в таком же джинсовом костюме, в такой же рубашке, с такими же реденькими невозмужавшими усиками, с такой же беспечной миной на лице.

— Здравствуйте, дядь Олег! Вы меня помните? — подсаживаясь к столу, улыбаясь, говорит молодой человек.

Мужчина протягивает руку. Он этого паренька не вспомнил.

Сын усмехнулся:

— Это ж Миша Осинкин, мой однокашник.

— Вспомнили? — Миша слегка привстал.

— Майкл, иди гуляй, пока есть возможность, а то вот-вот попрут любители Бахуса.

— Может, перекусите, утром в аэропорту поди не успели? А у нас свежие отбивные из оленины. — Миша уже стоял перед столом.

— Действительно, я как-то… Неси, и я перехвачу. — Сын потянулся к сигаретам.

— Может, чего-нибудь такого? — Миша лукаво пошевелил рукой.

— Брось! — отрезал сын.

— Не, ты меня не так понял…

— Ловкач! Своих клиентов раскошелишь!

Миша скрылся за ширмой.

— Ты не одобряешь выбранную мною работу? — Сын спокойно, без всякого выражения смотрел на отца. — Ты все время молчишь. Тебе не нравится, что я официант? В нашей стране любой труд в почете.

— Почему же, ничего не имею против. Ты живешь так, как нравится, и это правильно. На меня не обращай внимания. Если хочешь знать, отцы всегда мечтают о неосуществимом.

Они замолчали, и молчание для них было тягостно.

— А ты его так и не вспомнил? — спросил сын. — Осинкин! Мать его у нас в школе литературу преподавала. Помнишь, она мне двойку вкатила за подсказку. Я поймал этого Мишулю и отмолотил его как следует. С тех пор мне ни единой двойки не поставила. — Он засмеялся, слегка откинувшись в кресле. — Его из института турнули. Темная история — он там за какую-то правду воевал. Я ему не доверяю. С полгода болтался, стал попивать. Я его к нам пристроил. Теперь ничего, попивает втихаря, но на службе ни-ни. Помнит наш уговор: зашибет за шиворот, подведет меня, вышибу отсюда. Ну а чего? Правильно? Терпеть не могу пьяниц.

Сын осекся, отвернулся в сторону, глубоко затянулся дымом сигареты. Он понял, что несколько неловко поступил по отношению к отцу. «Ну а чего? Я же сказал правду, и это к нему не относится. А если принимает на себя, то это уж его дело. Сам виноват, что до такой жизни докатился».