В стране драконов

Я часто задумываюсь: а догадываются ли вообще люди о присутствии у меня чувства юмора? Юмор – это моментальная, своевременная реакция и мимика, и хотя последним я овладел в совершенстве, два первых фактора составляют для меня серьезную проблему. Люди, хорошо знающие меня, должны понимать, что мне нравятся шутки, но поскольку я часто бываю молчаливым, другие с легкостью могут счесть меня чрезмерно серьезным. Временами мне кажется, что люди по-прежнему представляют вместо меня выдуманного ими самими персонажа, каким я был все те годы, когда не мог общаться. Во многих отношениях я по-прежнему остаюсь для них чистым листом, на котором они пишут собственный сценарий.

– Вы такой милый, – часто говорят люди.

– Какой у вас мягкий характер! – один за другим восторгаются они.

– Вы такой добрый, – вздыхает кто-то.

Если бы они только знали, как меня временами гложет тревожность, какое раскаленное разочарование и мучительное сексуальное желание порой струятся по моим венам! Я – не тот мягкосердечный немой, каким они часто меня считают; мне просто повезло, что я не выдаю ненароком своих чувств, рявкая в гневе или стеная в раздражении. Теперь я порой осознаю, что я – шифрованное сообщение, которое каждый интерпретирует по-своему.

Единственный момент, когда я могу гарантировать, что они будут проявлять интерес к тому, что я говорю, – это когда я на самом деле с ними не разговариваю. Дети – не единственные люди, которые пристальным взглядом выдают свое любопытство, взрослые просто лучше научились его скрывать. На меня часто пялятся во все глаза, когда я набираю на своей алфавитной доске слова руками, которые, пожалуй, до сих пор остаются наиболее капризной частью моего тела. Поскольку моя левая рука по-прежнему ненадежна, я могу пользоваться правой, указывая буквы на доске и работая компьютерными переключателями. Но я не способен уверенно держать такие предметы, как, например, кружка. Хотя я могу подносить ко рту кусочки съестного, я не могу пользоваться для этого инструментом вроде вилки – из опасения, что ткну ею в себя, поскольку мои движения остаются очень дергаными. По крайней мере, я наловчился настолько быстро пользоваться своей доской, что незнакомым людям становится все труднее «выслушивать» меня, глядя мне через плечо.

– Я за ним не успеваю! – со смехом говорит моя мать мужчине, который во все глаза смотрел на нас, пока мы с ней разговаривали в очереди в супермаркете.

Этот мужчина выглядел пристыженным, когда мама с ним заговорила, ему явно было неловко, будто сейчас его отчитают. Но мы с мамой настолько привыкли к тому, что нас «подслушивают», что больше не обращаем на это внимания. Несмотря на все эти трудности в коммуникации, я по-прежнему дорожу тем фактом, что мне вообще дали шанс общаться. Мне представилась возможность, которой я воспользовался, и без нее я не был бы сейчас тем, кто я есть. Моя реабилитация – это труд множества людей: Вирны, моих родителей, специалистов коммуникационного центра; и я никогда не смог бы начать разговаривать без их помощи. Другим людям не так повезло.

Не так давно в том же супермаркете, где тот человек наблюдал за моим разговором с мамой, мы видели пожилую женщину, которую возили в инвалидной коляске. На вид ей было около пятидесяти. Вскоре моя мать разговорилась с ней и ее спутницей. Может быть, та женщина пользовалась языком знаков или указывала на предметы пальцем, но моя мать каким-то образом поняла, что та лишилась дара речи после инсульта.

– Вашей семье известно обо всех тех шагах, которые можно предпринять, чтобы помочь вам снова общаться? – спросила мама у этой женщины, прежде чем показать ей мою алфавитную доску. – Таких средств очень много, нужно только все выяснить.

Спутница этой женщины сказала, что у той есть взрослая дочь. И моя мама попросила ее передать дочери этой женщины, сколько всего можно сделать для ее матери.

– Вам вовсе незачем отказываться от общения с дочерью, – говорила мама той женщине. – Нужно просто выяснить, что вам больше подойдет.

Но когда мы с ними встретились в следующий раз, сиделка рассказала нам, что дочь этой женщины не стала делать ничего из того, о чем ей рассказали.

– Почему бы вам не дать мне ее телефон? – предложила мама. – Я с удовольствием объясню ей, что не стоит терять надежду или слушать, что говорят врачи.

Пока сиделка записывала номер телефона на листке бумаги, я смотрел на женщину, сидевшую напротив меня в своей коляске.

«У-д-а-ч-и», – набрал я пальцами на своей алфавитной доске, и она долго-долго вглядывалась в меня.

Через несколько дней мама вошла в нашу гостиную, поговорив по телефону с дочерью этой женщины.

– Кажется, мой звонок ее не обрадовал, – вздохнула она. – По-моему, ее это просто не интересует.