В стране драконов

Я стал более независимым и в других отношениях. Моя коллега Китти, специалист по гигиене труда, проработала со мной мельчайшие детали, которые облегчили мою жизнь на работе. Теперь на двери моего кабинета появилась новая дверная ручка, и я могу открывать ее без посторонней помощи. Кроме того, я начал носить браслеты-утяжелители на запястьях, стараясь укрепить мышцы и стабилизировать дрожь в руках. Я упрочил свое знакомство с питьевым йогуртом, и теперь нет нужды кому-то кормить меня в обеденный перерыв, и я стараюсь не просить сделать мне чаю или кофе, если кто-нибудь сам не предложит, поскольку я полон решимости не обременять никого из коллег. Что касается одежды, то теперь я ношу рубашку с галстуком. Надеюсь, вскоре у меня появится мой первый костюм.

Жизнь моя меняется во многих отношениях, но, пожалуй, самое страшное в ней – публичные выступления. Я вновь обвожу взглядом аудиторию и заставляю себя сделать глубокий вдох. Руки мои дрожат, и я усилием воли заставляю их слушаться, управляя ноутбуком. Медленно поворачивая голову влево, я направляю инфракрасный луч головной мыши на экран и щелкаю одним из переключателей.

– Я хотел бы, чтобы все вы на минуту остановились и всерьез задумались о том, каково это – не иметь голоса или каких-либо средств коммуникации, – говорит мой компьютерный голос. – Вы никогда не смогли бы попросить: «Передайте, пожалуйста, соль», – или сказать другому человеку что-то очень важное, например «я тебя люблю». Невозможно никому сообщить, что вам неудобно, холодно или больно.

Когда я впервые осознал то, что случилось со мной, мне пришлось пройти через сложный период, во время которого я был готов искусать себя от отчаяния и разочарованности той жизнью, в которой невольно оказался. А потом я просто сдался. Я стал абсолютно и полностью пассивным…

Надеюсь, пауз, которые я запрограммировал в своей речи, хватит, чтобы слушатели успевали понять, о чем я говорю. Трудно слушать синтетическую речь, когда ты привык к голосам, которые то умолкают, то набирают громкость, то затихают. Но сейчас я больше ничего не могу с этим сделать.

В зале царит тишина, когда я рассказываю о знакомстве с Вирной и тестировании, о поиске коммуникационного устройства и отказе от «черного ящика». Затем я перехожу к рассказу о долгих месяцах изучения компьютерного программного обеспечения; о деньгах, которые мой дедушка оставил отцу по завещанию и которые позволили моим родителям купить необходимое оборудование; о той работе, которую я проделал, учась общаться.

– В 2001 году я находился в дневном стационаре для людей с серьезной психической и физической инвалидностью, – говорю я. – Восемнадцать месяцев назад я ничего не знал о компьютерах, был совершенно неграмотным и не имел друзей. Теперь я способен оперировать более чем десятью компьютерными программами, я научился читать и писать, обзавелся добрыми друзьями и коллегами на обоих своих местах работы…

Я вглядываюсь в ряды лиц перед собой. Интересно, смогу ли я когда-нибудь поведать людям о своих переживаниях? Ведь слова так ограничены.

Существует ли такое место, куда они могут привести нас, где кончается ничейная земля непонимания? Как знать… Но я должен, по крайней мере, надеяться, что сумею каким-то образом помочь людям понять – если они сами того захотят. Здесь так много глаз, устремленных на меня, целые сотни, и сердце мое гулко стучит, пока компьютер продолжает говорить.

– Моя жизнь разительно изменилась, – говорю я. – Но я все еще учусь приспосабливаться к ней, и хотя окружающие говорят мне, что я умен, мне пока еще трудно в это поверить. Мой прогресс – это плод упорного труда и того чуда, которое случилось, когда люди поверили в меня.

Робко обводя глазами зал, я осознаю, что никто не ерзает и не зевает. Все молча слушают.

– Коммуникация – одна из тех вещей, которые делают нас людьми, – говорю я. – И для меня возможность общаться – большая честь.

Наконец я умолкаю. Моя речь окончена. Я сказал все, что хотел сказать этому залу, полному незнакомых людей. Какую-то долю секунды они молчат. Я смотрю на них, не зная, что делать дальше. Но потом слышу шум – звук аплодисментов. Поначалу он тих, но ладони хлопают друг о друга все громче и громче, и я вижу, как люди встают с мест – один, второй, третий… И вот уже поднялась вся толпа. Я смотрю на лица передо мной – лица людей, которые улыбаются и смеются, аплодируя мне, сидящему на сцене. Овация становится все громче и громче.

Вскоре она уже становится такой огромной, что мне кажется, будто она вот-вот поглотит меня. Я опускаю взгляд, едва осмеливаясь верить в то, что вижу и слышу. Наконец нажимаю на рычажок коляски и отъезжаю к боковому краю сцены.

– Мистер Писториус!

Передо мной стоит женщина, которая переводила мою речь на язык знаков для членов аудитории, страдающих глухотой.