В стране моего детства

Я далеко не уверена в том, такая ли уж большая нужда была в той полоске овса, которую засевал отец? Вероятно, в хозяйстве, где было всего два десятка кур да корова, можно было обойтись и без своих посевов. Сеялся же этот овес только ради нас, чтобы мы на практике постигли всю тяжесть крестьянского труда, о котором с такой горечью писал Некрасов. Помимо этого у отца была и другая цель – обучить нас крестьянской работе, ее приемам, ее технике. Ведь это все нам могло пригодиться в жизни.

В результате, с ранней весны и до поздней осени мы с Надей были постоянно заняты: сгребали с крыш снег, набивали им ледник в погребе, таскали с болота перегной, копали гряды, сеяли морковь и редьку, сажали капусту, картошку, все лето окучивали, пололи, поливали, косили и гребли сено, жали овес, гречиху, возили зерно на мельницу, дергали лен, сушили его, колотили, стлали, трепали, чесали, пряли. Словом, весь цикл крестьянских работ в детстве и юности был пройден нами, изучен досконально. Кроме того, на нас лежали стирка, уборка в доме, подноска воды, заготовка ягод и грибов и даже дров на зиму, уход за скотиной.

Никогда не забуду, как рано утром я вставала, шатаясь от желания поспать еще с полчасика, как с полузакрытыми глазами одевалась и лезла на сеновал, чтобы на примитивном станочке, сконструированном отцом, нарезать солому, греть воду, крутым кипятком запаривать солому, перемешивая ее в колоде, посыпать мукой или отрубями. Чистила хлев, доила корову и только после этого бежала в школу.

А когда отец получил назначение в другое село, и какое-то время мы жили с ним одни, на мне лежала и выпечка хлеба. И нередко бывало так, что утром ученики шли в школу, а у меня на столе уже дымились только что вынутые из печи караваи.

И что удивительно: ни у меня, ни у сестры даже в мыслях не было протестовать против порой непосильной для нас работы. Я помню, как мы с отцом заготовляли сено для нашей коровы. Махать целую неделю косой для девочки в двенадцать лет было куда как нелегко. Но я безропотно косила, мужественно перенося боль в боку и в плече. А отец шел впереди меня играючи, ему доставляла истинное наслаждение эта работа. И лишь только заметив, что я далеко отстала, сам останавливался и поджидал меня, вытирая пот с разгоряченного лица и шеи:

– Что, Нина? Хочешь есть калачи, так не лежи на печи. Дай-ка мне свою косу, я ее поточу, а ты отдохни.

Я падала в траву, зарываясь лицом в пахучее разнотравье, и мне казалось, что никакие силы не заставят меня снова взять в руки косу. Но проходило десять – пятнадцать минут, и я шла следом за отцом, взмахивая косой.

Вот почему мне было странно, когда однажды младшая сестра, студентка, отказалась жать ячмень на пришкольном участке для зимних завтраков детей.

– Я не могу пойти сегодня, папа, у меня дела…

Какие могут быть дела у студентки, приехавшей на каникулы в родной дом? и как она осмелилась отказать отцу в просьбе управиться с ячменем? Я не верила своим ушам, настолько мне казалось это несообразным. Почему я, совсем уже независимая от отца, имеющая уже своих детей, не считала возможным отказать отцу в его просьбе и весь день жала овес на пришкольном участке?

Верный себе, отец не стал читать нравоучений строптивой дочери, но я видела, что он задет ее отказом.

В годы наибольшего подъема общественной деятельности отца мы, дети, были маленькими, и только из разговоров взрослых до нас доходили отголоски того, что занимало и волновало отца в тот или иной период его жизни. Но во время наших дальних прогулок с отцом мы видели, с каким уважением относились к нему окружающие, как здоровались, почтительно снимали шапки и доверительно говорили с ним бородатые мужички, советуясь о своих делах.

В памяти отец сохранился больше как воспитатель, как человек, относящийся к своему родительскому долгу с чувством величайшей ответственности. Он никогда не кричал на нас, не наказывал, но достаточно было его нахмуренных бровей и осуждения во взгляде, как мы чувствовали себя виноватыми и несчастными. В чем был секрет этой власти отца над нами? В безграничном уважении. Всем своим поведением отец доказывал это свое право на уважение. Он не пил, не курил, не бранился (мы не слышали от него даже такого выражения, как «черт возьми!»), бережно относился к матери, к своим старикам-родителям, нетерпим был ко всякого рода порокам: лжи, трусости, воровству, к безделью и лени. Даже во время школьных каникул отец был постоянно занят. Он или читал и писал, или занимался делами по хозяйству, показывая нам пример трудолюбия.