В стране моего детства

Так, сам того не желая, он преуменьшил заслуги жены в поднятии их захудалого хозяйства, каким оставил его, уходя на войну. Зато помнил, как Марта валялась в ногах, умоляя остаться. «Э-э-э, да что теперь говорить!» – вяло подумал Семен и лег на кровать в ожидании Маши. И не заметил, как заснул. Проснулся от скрипа телеги и громкого голоса Маши:

– Но, но! Чего встала?!

Выскочив на крыльцо, Семен увидел Машу. Держа лошадь под уздцы, она вводила ее во двор, с опаской поглядывая, как бы колесо телеги не зацепилось осью за воротный столб.

– Сенька! – крикнула она сыну и увидела на крыльце мужа.

– Ох, Семен! – только и сказала она, выпустив из рук поводья.

Лошадь встала, мотая головой, как бы приветствуя хозяина. А он шел через широкий двор к жене, вглядываясь, узнавая и не узнавая ее. «Да, несладкая, видать, жизнь была у нее…» – успел подумать он, а она уже упала ему на грудь и, захлебываясь слезами, твердила:

– Живой, живой Сеня! Господи, воля твоя!

Да, трудно было узнать Машу в этой высокой, черной от загара женщине со светлыми выбившимися из-под платка волосами, выгоревшими на солнце. Если и раньше она была худощава, то тяжелая работа и совсем высушила ее. Особенно поразили Семена ее ноги, когда она, забравшись на воз, стала подавать ему снопы. Стройные, белые (он еще когда-то шутил, что недаром ее фамилия Белоногова), они стали худыми, черными, с потрескавшимися пятками и следами въевшейся пыли. «Голенастые», – подумал о них Семен.

Сам он мало изменился за эти годы. Маша глядела на него и не могла наглядеться. Все такой же гладкий, розовый, с чисто выбритым подбородком, с пушистыми усами. Только в плечах стал пошире, возмужал точно.

Вдвоем они быстро перекидали снопы под навес. Семен выпряг лошадь и отвел ее в стайку. Маша тем временем вкратце рассказала о своем хозяйстве. Лошадь ей досталась от «тяти», который, умирая, наказывал матери:

– Лошадь отдашь Машке, ей в хозяйстве нужнее…

Дом строился два года, помог немного деньгами Вася (мой отец). Он же дал денег на телку:

– Вот выстроишь дом, вырастишь телку, буду отправлять к тебе на лето детишек на молочишко…

Но гостили мы у няни только одно лето. Не лежала душа Семена к хозяйству. Он быстро расправился с ним. Кое-что продал, кое-что так бросил и перебрался в город, устроился в Воткинске на завод рабочим. Отец мой не одобрял его поступка. Ему жаль было трудов Маши, которые, можно сказать, пошли впустую. Семен неловко оправдывался:

– Да разве это хозяйство? Так, самообман. Вот в Германии у немки было хозяйство: две лошади, четыре коровы, бычки, нетели, куры, свиньи. Вот житуха была! Как сыр в масле катался! А не остался, домой к Маше потянуло. И не жалею. А чего жалеть? Как ни хорошо было, а все чужая сторона. Родина она дело такое, в нутре сидит. И холодно и голодно порой, а милее ее нету. Опять же, Машу взять, натерпелась она одна-то за эти годы. И Сенька, сын есть, как ни поверни, что ему без отца-то расти. Вот только дочку Маша схоронила, жалко… Ну, да ведь еще дети могут быть, мы еще молодые.

Но детей больше не было, видно, надорвалась Маша на тяжелой мужицкой работе.

Годы шли. Маленький Сенька, этот заморыш, вырос вначале в красивого ладного парня, а потом и в справного мужика, копию своего отца, с таким же гладким круглым подбородком, пшеничными усами. Только голова у него почему-то рано начала лысеть, но он не унывал и, подпрыгивая на своей деревяшке (ногу ему отрезало поездом), исправно нес службу кладовщика в железнодорожном пакгаузе. Был он женат на некрасивой женщине с писклявым голосом, но дети родились красивые, удачливые. Жаль, что Маша и Семен не успели порадоваться на своих внуков, ушли из жизни рано.

* * *

Тетка Анна, или тетя Нюра, как мы, дети, ее называли, была на два года моложе нашего отца. Я помню ее уже замужней. Маленькая, кругленькая, очень красивая, похожая темными завитками волос и карими глазами на своего отца, она напоминала мне Анну Каренину. Во всяком случае, позднее, когда я читала у Толстого описание внешности Анны Карениной, передо мною, как живая, стояла тетя Нюра. У нее была манера иногда в разговоре горделиво вскидывать голову, что очень шло ей.

Замужем она была за рабочим завода, богатырского сложения мужчиной, до плеч которого еле доставала. За своего Якова она вышла «убегом». И совсем не потому, что боялась, что ее не отдадут за него. А просто так было «интереснее». Через две недели явились с повинной, упали в ноги батюшке с матушкой, прося благословить их. Какое уж тут благословение, надо было срочно играть свадьбу.

Жили они очень дружно. Яков буквально носил жену на руках. Тетя Нюра сама рассказывала о том, как стоило ей по дороге из гостей сказать, что «ноженьки у нее не идут», как Яков подхватывал ее на руки и нес до дому.

И в каком же отчаянии была тетя Нюра, когда Якова забрали на войну и вскорости убили. Несколько раз она пыталась покончить с собою, но живая, деятельная натура взяла верх, да и о ребятах надо было подумать, а их было двое: Милка – толстая добродушная девочка и Виктор – в будущем копия отца.