В стране полумесяца (пер. Доброва)

Кнутъ Гамсунъ ВЪ СТРАН ПОЛУМСЯЦА

На Босфор

Мы демъ съ востока и направляемся въ Константинополь. Теплый осенній вечеръ. Черное море раскинулось, гладкое, какъ металлъ. Вдоль турецко-армянскаго побережья видны люди, сидящіе въ безрукавкахъ передъ своими домами и курящіе трубки; такъ тихо, что замтенъ даже дымъ, поднимающійся изъ ихъ трубокъ. Весь пароходъ дрожитъ отъ толчковъ машины. Мы на марсельскомъ пароход «Мемфисъ». «Мемфисъ» старается изъ послднихъ силъ, чтобы прибыть сегодня вечеромъ въ Константинополь. Но, чмъ дальше мы мчимся — тмъ надежда дохать сегодня длается слабе; капитанъ нашъ всмъ отвчаетъ: «Нтъ, врядъ ли сегодня намъ удастся прійти». Дло въ томъ, что при вход въ Босфоръ на сторон Скутари лежитъ маленькій городокъ подъ названіемъ Кафакъ; мы не проходили еще этотъ городъ, а въ немъ-то вся и загвоздка! Кафакъ на видъ такой невинный; громадныя стны старыхъ крпостныхъ укрпленій стоятъ на возвышеніи, но между развалинами спрятана сильная батарея современныхъ пушекъ, и, если мы не продемъ мимо батареи до солнечнаго захода, то проходъ будетъ запертъ.

Мчимся дальше. Уже видна часть Кафака, но капитанъ нашъ снова отвчаетъ: «Нтъ, мы во время не доберемся». Капитанъ — маленькій черненькій французъ-южанинъ; лвый глазъ его не совсмъ въ порядк: онъ коситъ. Не понимаю, какимъ образомъ можно быть капитаномъ большого парохода, имя такой глазъ!

Вотъ такъ капитанъ! думаю я и смюсь надъ нимъ, что онъ не можетъ достигнуть Кафака до солнечнаго заката. Онъ, наврное, просто слпъ на лвый глазъ — и такой субъектъ берется быть капитаномъ!

Вотъ теперь намъ осталось только нсколько кабельтововъ до флота. Мы стоимъ съ часами въ рукахъ и считаемъ минуты, но, такъ какъ никто изъ насъ не знакомъ съ турецкимъ временемъ, то мы, собственно говоря, считаемъ на авось. Около меня стоить японецъ. Это маленькій, живой человчекъ; онъ коммерческій стипендіатъ, воспитывался въ Англіи и уже не въ первый разъ совершаетъ этотъ путь; его мнніе очень цнно.

— Который сейчасъ часъ по турецкому времени?

«О, это я вамъ сейчасъ скажу», отвчаетъ онъ и указываетъ на фортъ. «Видите тамъ солдата, направляющагося къ флагштоку? не теряйте его изъ виду».

Солдатъ остановился у флагштока. Вдругъ раздается сигнальный выстрлъ. Солдатъ выкинулъ флагъ. «Шесть часовъ», говоритъ японецъ. «Заходъ солнца». Прямо передъ нашимъ носомъ, какъ разъ въ тотъ моментъ, когда мы подходимъ къ форту! Ну, конечно, мы не могли сегодня вечеромъ достигнуть Константинополя со слпымъ капитаномъ! Еще, Богъ знаетъ, додемъ ли мы вообще такимъ образомъ до Константинополя! Никогда больше не поду съ французомъ!

Бросаемъ якорь. Къ нашему пароходу подходятъ лодки, а въ нихъ сидятъ всевозможные турки въ мундирахъ, санитары, таможенные чиновники. Мы заинтересованы, что съ нами будутъ длать турки. Есть ли у нихъ жалость? Или пришелъ нашъ послдній часъ? Оказывается, что это пожилые, вжливые люди, которые задаютъ намъ нсколько вопросовъ по-французски и затмъ оставляютъ насъ въ поко. Съ тхъ поръ, какъ они перестали питаться человческимъ мясомъ, быть съ ними не представляетъ особой опасности. Одному таможенному чиновнику я предлагаю папиросу, чтобъ подлизаться къ нему и быть послднимъ изъ тхъ, на кого онъ нападетъ. Онъ беретъ и предлагаетъ мн взамнъ одну изъ своихъ. И все это сопровождается французскими комплиментами и благодарностями. Прямо замчательно, думаю я, какъ можно устроиться даже съ дикимъ туркомъ, если только взяться по настоящему.

Вообще это, пожалуй, большая смлость съ моей стороны такъ сразу вступить въ самый центръ Турціи. Не каждый выкажетъ такую смлость! Положимъ, турокъ не стъ больше людей. Но разв можетъ поэтому кто утверждать, что онъ безъ зубовъ? Отваживался ли когда-нибудь другой норвежскій писатель пробраться въ эту страну? Когда-то Гёте здилъ изъ Веймара въ Италію; но разв онъ постилъ Турцію? Однимъ словомъ, это большая смлость!

Позади насъ раскинулось Черное море, свтло-зеленое, спокойное. Смеркается, гаснетъ день, на самомъ краю горизонта горятъ полосы крови и золота. Мн кажется, что нигд въ другомъ мст я не видалъ такихъ страстныхъ красокъ, и я проникаюсь сознаніемъ, что нтъ ничего прекрасне созданнаго самимъ Богомъ. Эти золото и кровь неподвижны, мало-по-малу они медленно расплываются и, наконецъ, исчезаютъ совсмъ, и море становится черно-синимъ и тяжелымъ. Наступаетъ темнота. Наверху въ Кафак зажигаются огни, и мы вывшиваемъ фонари.

На борту тишина. Персіянинъ съ женой, сидвшіе все время на корточкахъ на передней палуб на своихъ ящикахъ и коврахъ, помолились и сидятъ теперь, наклонившись впередъ, погруженные въ безмолвныя думы. Она покрыта такимъ густымъ вуалемъ, эта старая персіянка, но вчера я видлъ ея лицо, оно удивительно ярко. Губы ея подозрительно красны. Смотрите, пожалуйста, думаю я, эта старая вдьма еще мажется! И, кто знаетъ, можетъ быть, она вовсе не такъ стара. Мужъ ея — высокій бородатый человкъ съ деспотической наружностью. Его ногти и ладони окрашены геной.