В стране у Карибского моря

Взбираясь по некрутому склону, мы приближались к лесу. Это был девственный лиственный лес, в котором росли толстые махагониевые деревья[26] и кортес, ликвидамбар и кедры. Начали примешиваться уже и многие теплолюбивые пальмы. Камино Реаль здесь расступилась почти до шестиметровой ширины. Однако нахоженная тропа оставалась такой же узкой, как и повсюду, — только-только пройти мулу. Как и местные жители, мулы ходят гораздо «уже», чем мы, европейцы. Они ставят ноги на одной линии одна впереди другой, почти не расставляя их в стороны. Таким образом вытаптывается желоб, слишком узкий для нашей походки и к тому же углубленный дождевой водой. Это очень затрудняет ходьбу, приходится все время смотреть на дорогу. Широкая просека по обе стороны этой узкой тропинки заросла молодыми побегами деревьев, высокими травами и кустарниками, пронизана сплетающимися корнями и завалена валежником. Не было недостатка и во всевозможных ползучих растениях, действовавших как силки и капканы, а также в каменных осыпях. В итоге мы продвигались здесь не быстрей, чем по другим дорогам.

— Вы пришли немного рано, — сказал дон Сиприано. — Примерно через месяц мы будем расчищать дорогу. Мы занимаемся этим каждый год, когда приходит время гнать скот из асьенд вокруг Сан-Эстебана к побережью. Капиталисты из Сан-Эстебана дают нам за труд одну корову.

Он употребил именно это выражение — «капиталисты». Не знаю, каким уж путем оно попало в его словарь, но употребил его к месту. Что значит для гондурасского асендадо одна голова скота? Да он часто и понятия не имеет, сколько их у него в общей сложности.

На расчищенном от леса клочке земли располагалось небольшое, но тучное кукурузное поле нашего алькальде. Его кофейные посадки находились выше в горах, в более прохладном поясе. Дон Сиприано окончательно простился с нами, и мы продолжали путь одни по безлюдной местности. Сосново-дубовые леса росли теперь только на водораздельных гребнях между влажными ущельями, а в остальном все больше утверждал свое господство тянущийся от побережья тропический лиственный лес. Он и здесь перемежался с обширными пространствами саванн, обязанных своим происхождением пожарам. Поскольку в этой безлюдной местности не пасли скота, заросли были высокими и спутанными, движение затруднял колючий кустарник. К тому же все больше становилось отчаянно надоедливых насекомых. Вокруг нас роились мухи конга, нечто среднее между осами и конскими слепнями, а стоило нам хоть немного замедлить шаг или остановиться, на нас тучами набрасывались хехены, микроскопические мошки, от укуса которых страшно чешется тело.

Но за все эти муки нас сторицей вознаграждали роскошные ландшафты. С юга, оттуда, где расступались горы, тянулась прорывавшая их преграду долина реки Сико. Я впервые вышел к этой реке у Сан-Эстебана, но затем отклонился от нее, сделав крюк к Эль-Карбону. Между долинами Сико и Паулаи круто возвышались дикие горы Пайя. Их главный массив Серро-Дьябло (Чертова гора) находился как раз за Эль-Карбоном, а его соперник Серро-Кристо с остроконечной вершиной — чуть дальше на север. Еще дальше по направлению к побережью горы понижались на несколько сот метров и обретали форму широких горизонтальных плоскостей. По ту сторону Рио-Сико, на западе, из глубины нагорья тянулись высокие стены Сьерры-Оланчо. Ее северная оконечность, лежавшая как раз у нас на пути, дробилась на три остроконечные конические вершины, а затем плавно опускалась к береговой низменности. Эту часть нагорья местное население называет Сьерра-де-ла-Эсперанса, хребет Надежды. Между теми тремя остроконечными вершинами нам предстояло пройти через перевал, носящий название Портильо-де-ла-Эсперанса, Ворота Надежды, и спуститься в долину Бонито, который впадает в большую реку Агуан. Вниз по долине Рио-Сико дороги не было. На протяжении семидесяти километров по прямой там нет ни единого человеческого жилья, только на низменности у побережья снова появлялись селения.

Лавовые покровы нагорья постепенно уступали место древним кристаллическим породам — сланцам, кварциту и граниту. Рио-Сико в своей узкой, глубоко врезанной долине выводил их на свет божий. Заходящее солнце обрамляло золотистым ореолом вершины юр Надежды, похожие на сахарные головы. Река далеко над нами казалась с высоты белой извилистой лентой. На низкой береговой террасе по ту сторону реки, окруженные необозримыми зелеными зарослями, на маленькой полянке стояли две уединенные хижины — хутор Пасореаль, то есть переправа (пасо) через Камино Реаль. Еще не доходя реки, шум которой поглотил бы наши голоса, мы принялись во все горло звать перевозчика, возвещая о своем прибытии. Он вышел из хижины, сел в длинную долбленую лодку и стал ловко грести через реку, стремительно текущую в своих жестких сланцевых берегах. Тем временем мы уже развьючивали лошадей. За два рейса мы перевезли весь багаж и переправили обеих лошадей, привязывая их по одной за лодкой. По обычаю, перевозчик предоставил нам ночлег в своей скромной хижине из расщепленных древесных стволов и пальмовых листьев.