В стране ваи-ваи

Под вечер на востоке, над южными склонами невидимых отсюда Акараи повисли дождевые тучи, и вскоре лиловая завеса скрыла полнеба. Вторая половина была еще освещена ярким солнцем, но тучи медленно ползли на запад, и нас окутал сырой сумрак. Мы забеспокоились и стали подыскивать место для лагеря.

В тот самый миг, когда загудел в кронах могучий шквал, предшествующий дождю, мы приметили испещренный корнями участок на пологом откосе. Я ступил на берег под раскаты грома, а минуту спустя хлынул ливень.

Ловко действуя тесаками, Фоньюве и Кирифакка отделили лоскуты коры на трех стоящих рядом деревьях, затем вбили в землю столб для четвертого угла, привязали кору к молодым деревцам и столбу, положив сверху жерди, и настелили в несколько слоев большие листья геликонии.

Потом они подмели «пол», накрыли сучьями небольшую яму, сложили сверху свое имущество, развели костер и подвесили гамак. Десять минут потребовалось им, чтобы соорудить себе убежище на ночь, а я еще не менее получаса возился со своим брезентом.

На следующий день, когда мы уже собирались в путь, Фоньюве взмахнул руками, пропел: «Хавава ме, хавава ми, бифара вер, бифара виров!» — оттолкнулся и с треском приземлился в лодке рядом со мной.

Теперь, когда мы возвращались, живость и беспокойный нрав Фоньюве становились прямо невыносимыми. Словно жеребенок, которого впервые выпустили на волю, он кипел неуемной энергией и не знал к чему ее приложить. Он прыгал, размахивал руками, постоянно что-то бормотал или пел. Схватив камышинку, Фоньюве разорвал ее вдоль, продел одну половину в дыру в нижней губе, вторую — сквозь отверстие в носовом хряще, так что получились как будто усы и бородка, и уставился на нас, грозно вращая глазами.

Но в то же время Фоньюве немало помогал мне своим знанием индейских названий рек, растений, холмов и порогов. И сейчас я, стараясь не обращать внимание на его выходки, обратился к нему за советом. Дело в том, что ниже устья Буна-вау Мапуэра, или Мапуэра-вау (на языке ваписианов), называлась Комуо-пхото, или Кому-аво (на языке ваи-ваи), а также Мушо-йоку (на мавайянском языке), что означало «река лю-пальмы»[98]. Я решил проверить, как именуют реку в той части, где мы находимся теперь.

— Атчи вау? — спросил я, показывая на воду (Как называется эта река?).

Но негодник не хотел отвечать, только таращился на меня, улыбаясь до ушей. Да что он, за дурачка меня считает?

Немного погодя я повторил вопрос, Фоньюве нагнулся ко мне и произнес доверительно:

— Начальник-вау!

Все фыркнули, я тоже невольно рассмеялся. Так мне и не удалось получить от него толковый ответ.

Чтобы чем-нибудь занять Фоньюве, я поставил его рулевым. Напевая и проказничая, он стоял на носу и с ужимками жонглировал тяжелым веслом, однако уверенно вел лодку по сложному фарватеру.

Нелегко было бы подниматься по реке на велосипеде, если бы ее поверхность вдруг превратилась в проезжую дорогу! Киль шедшей впереди маленькой лодки, в которой сидели Марк и Сирил, находился значительно выше уровня наших глаз.

Всего за два с половиной дня, а не за неделю, как предполагалось, мы достигли верховий. Вода не спадала, и мы легко проходили там, где раньше пробивались ценой больших усилий. Однако русло быстро сужалось, и вскоре водоскаты преградили путь.

— Камиша! — кричал Джордж, когда Кирифакка, сияя улыбкой, выскакивал за борт и вода покрывала связки белых зубов пекари, опоясывавших его загорелые бедра.

В широкой пойме с ее многочисленными купами бамбука все деревья стояли в цвету. Затем мы снова очутились в лесном туннеле между холмами. Река здесь изобиловала стремнинами; за час нам удалось пройти всего триста метров. И вот мы у тех самых порогов, где наша лодка едва не утонула на следующий день после того, как ее спустили на воду. Никто из нас не ждал, что мы доберемся сюда так быстро. До деревни Манаты оставалось полтора километра; вещи можно было донести на себе. Мы пристали к берегу и привязали наше суденышко лианой.

С грустью смотрел я в последний раз на нашу большую лодку. Она лежала пустая, никому не нужная, так как была чересчур велика, чтобы индейцы могли пользоваться ею. Она честно поработала: заплатанные борта выдержали до конца, двухдюймовое днище устояло против всех ударов. Внутри лодка позеленела от плесени, опилки свидетельствовали об атаках древоточцев. Первое же половодье унесет ее, похоронит, наполнив песком и листьями, где-нибудь ниже по течению.

— На этой лодке я совершил путешествие, которого никогда не забуду…

Знахари

Я дождался остальных, и все вместе мы направились к деревне. Как-то не верилось, что мы снова на знакомой тропе. Разлившиеся ручейки заставили нас идти в обход, через лес. Впереди раздавался стук топора; мы направились в ту сторону и вскоре очутились на залитой солнцем прогалине, которую индейцы как раз начали расчищать перед нашим отплытием.

— Юхме! Юхме! Юхме! Юхме!

Старик, увидев нас, уронил топор и настойчиво твердил свое имя; боялся, должно быть, что мы его не узнаем.