В стране ваи-ваи

Я улыбнулся и стал показывать на деревья вокруг расчистки, повторяя: «Атчи? Атчи?» — («Как называется?»). Потом снова вошел в дом, на этот раз вместе с ним; указывая на различные предметы, я говорил «кириванхи» («хорошо») и жестами расспрашивал об их назначении.

Выражение лица Икаро смягчилось.

Вдруг я почувствовал какое-то покалывание в икрах и обнаружил, что мои ноги усеяны блохами чиго. Они скакали к нам по полу со всех сторон, словно крохотные, в половину чечевичного зерна, пружинки.

Мы выбежали наружу, сильно топая и смахивая паразитов руками; на дворе остановились, взглянули друг на друга и рассмеялись. Я снял ботинки и принялся обследовать свою одежду, а Икаро сходил за чудесным свежим ананасом и разделил его на двоих.

Я снова проникся к нему симпатией. Икаро оказался радушным хозяином, а его подозрительность в отношении моих лекарств была в конце концов вполне естественной, если учесть их необычный вид и противный вкус. Что же касалось жестокого обращения с животными, то здесь сказалась общая для всех индейцев нечувствительность к страданиям, в том числе и к своим собственным.

Убедившись, что Икаро настроен миролюбиво, я достал свои карты, чтобы проверить помеченные на них названия. Я очень смутно представлял себе, где нахожусь. Судя по всему, мы приближались к обширной, слегка возвышенной области между реками Мапуэрой и Тромбетас, именуемой Серра Ирикоуме и представляющей собой один из самых уединенных уголков на всем земном шаре.

— Ирикоуме? — спросил я.

Икаро подумал, затем покачал головой: это название ему ничего не говорило.

— Итапи… Итапи-вау… Итапи-йоку?

(Так называлась одна из рек на карте).

— Итапи: Кура-кура.

Он сложил вместе два пальца и указал на уходящий вниз склон.

Итапи, помеченная на одной моей карте далеко на юге в качестве притока Тромбетас (на другой словом «Итапи» было обозначено нижнее течение одной из двух «Мапуэр»), очевидно, называлась также Кура-курой и протекала километрах в двух-трех от деревни; Напманана была, следовательно, притоком Кура-куры.

Несколько южнее точки, в которой мы находились теперь, я прочел на карте «Кура-кура-нава». Так называлась одна из деревень, упоминаемых Фэрэби. С волнением обнаружил я это тоненькое звено, связывающее меня через десятилетия с другим исследователем; я чувствовал себя уже не таким затерянным в неведомой глуши.

— Касуро-вау?

Икаро неопределенно махнул рукой на восток, потом покачал головой.

— Фишкалиена?

Жест в юго-юго-западном направлении.

— Эмайена?

(Так называлось его собственное племя).

Он снова показал в южном направлении, но с некоторым отклонением на восток, и дал понять жестом, что до них очень, очень далеко. Видимо, эмайены жили обособленно.

Я показал на восток.

— Мавайян, — сказал Икаро.

— Аноро?

Но он не знал других племен в той стороне. Я указывал на север, северо-запад, юг, юго-запад — Икаро каждый раз отрицательно качал головой и пожимал плечами.

Позже в этот же день, когда я, набросив на плечи полотенце, возвращался после купания в комариной реке Напманана, в лагерь внезапно влетели Фоньюве и Япумо. Они накинулись на меня как сумасшедшие и стали толкать под ребра, крича: «Мавайян! Мавайян!» Дав мне понять таким образом, что я принят в их племя, братья побежали дальше, «посвящать» остальных.

Безил и Фоимо в этот день отдыхали; вечером, когда стемнело и я сел обедать (мой обед состоял из ямса и рыбы), они подошли ко мне.

— Фоньюве очень волнуется, — сообщил Безил. — Говорит, что в деревнях мавайянов нас ждут с нетерпением. Они готовят большой праздник, всякие угощения.

— Превосходно! — воскликнул я. — Выступим пораньше. Когда мы будем там?

— К полудню должны успеть.

У меня накопилось много вопросов к Фоимо о его племени.

— Что случилось с Фоимо после того, как погибли остальные таруми?

— Они с братом бросили все и ушли в саванны, — там у них было несколько знакомых ваписианов, с которыми они торговали. Фоимо и Кваквэ долго жили там, а лет пять назад ушли, потому что стало слишком уж много новых обычаев. Поселились у мавайянов — их язык похож на язык ваписианов, и братья их легко понимают.

— А с Килимту что было?

— Когда начались эпидемии, он был маленьким мальчиком. Ваи-ваи взяли его с собой на Мапуэру. Там он жил, пока они не ушли в Британскую Гвиану. Он даже не помнит языка тарумов.

Пошел дождь, настоящий ливень; Фоньюве, Япумо и Марк, сидевшие снаружи, забрались под брезент. Внезапно со стороны Кура-куры донесся мощный гул — точно заработала огромная динамо-машина. Ураган!

Десять минут гул непрерывно нарастал, и, наконец, страшный рев, сопровождаемый треском и грохотом, заполнил весь мир. Фонарь отчетливо освещал блестящие, расписанные красными полосами лица индейцев, выделяя скулы и лбы; а кругом — мрак, плотная стена леса, бурный ливень… Чудовищной силы ветер вырывал деревья с корнем, крошил их. Человек, попади он в этот страшный вихрь, был бы мгновенно раздроблен летящими стволами.

Несколько сот метров отделяло нас от урагана; но тут гул стал медленно ослабевать и постепенно стих вдали.

Мы продолжили прерванный разговор.