В субботу рабби остался голодным

Вернулся он с молитвенником в руках, полистав его, нашел нужное место и подал жене раскрытую книгу.

— Вот молитва.

Мириам прочла вслух на иврите место, которое поясняло, что эти деньги предназначаются на благотворительные цели как частичное искупление ее грехов. Потом она сложила банкноту и сунула ее в прорезь голубой жестянки для пожертвований, которую держала на полке в кухне.

— Одного доллара достаточно, Дэвид?

— Это ведь только символ. — Он просунул в щель и свою бумажку. — Знаешь, мой дедушка — он жил с нами последние годы своей жизни — обычно жертвовал живого петуха, которого, как я слышал, отдавали бедным. Согласно обычаю, мужчина жертвовал петуха, а женщина — курицу. В твоем положении уместно было бы пожертвовать курицу и яйцо.

— Шутишь.

— Нет, я серьезно.

— И что будет с яйцом?

— Ну, думаю, его придется съесть.

— Звучит как-то по-людоедски.

— Вот именно. Поэтому у нас в семье обычно жертвовали деньги — как правило, в количестве, кратном восемнадцати. Отец специально для этой цели собирал монеты — десятицентовики, насколько я помню. Они с матерью бросали по восемнадцать десятицентовиков, а я, как малолетний, — восемнадцать пенни.

— Почему именно восемнадцать?

— Потому что в иврите числа обозначаются буквами, согласно их порядковому номеру в алфавите; две буквы, соответствующие числам восемь и десять, составляют слово хай, что значит жизнь, — в общем-то, конечно, каббалистический вздор. Между прочим, сегодня восемнадцатое сентября, что придает всему этому дополнительную значительность! Надо было позаботиться о монетах.

— У меня есть целая куча пенни, Дэвид.

— Мне кажется, что бедняк все же больше оценит доллар, чем восемнадцать центов. Ладно, на этот раз уж как есть, а на будущий год надо не забыть. А теперь пора поесть, не то опоздаем.

Они сели за стол, и рабби произнес благословение. Зазвонил телефон. Рабби был к нему ближе и взял трубку. Из нее раздался громкий голос.

— Это рабби? Рабби Смолл? Это Стэнли. Ну, помните, Стэнли Добл из храма.

Стэнли был сторожем при храме, а также поддерживал там порядок и занимался всяким текущим ремонтом. Он встречался с рабби почти каждый день, но когда звонил, всякий раз считал нужным представиться как «Стэнли Добл из храма», словно это был какой-то дворянский титул.

— Извините, что беспокою вас, рабби, но тут усилитель что-то барахлит.

— Что с ним такое?

— Да не хочет работать, как надо. Воет.

— Может быть, к вечеру сам наладится? — предположил рабби, для которого любое техническое устройство было загадкой: ему казалось, что они выходят из строя в силу какого-то каприза и могут исправиться сами, если оставить их в покое. — Или как-то отрегулировать? — добавил он с надеждой.

— Я проверил проводку. Ничего не нашел. Думаю, это микрофон. Наверное, поломался.

— Вы можете кому-то позвонить, чтобы отремонтировали? Может, той фирме, что устанавливала систему?

— Это бостонская фирма.

Рабби посмотрел на часы.

— Тогда уже нет смысла звонить. Может, найти кого-то в Линне или Салеме?

— Да поздновато уже, рабби. Почти все уже закрыты.

— Ну, тогда я просто буду говорить чуть громче. Наверное, надо позвонить кантору и его тоже предупредить.

— О’кей, рабби. Извините, что побеспокоил, но я подумал, что вы должны знать.

Рабби вернулся к супу, который жена поставила перед ним. Едва он начал есть, как телефон снова зазвонил. Это была миссис Робинсон, председатель женской общины.

— Рабби, это Сью Робинсон. — В ее голосе слышалась одышка, как будто она бежала за ним и нагнала только на углу. — Простите, что нарушаю ваши предпраздничные размышления, но это ужасно важно. Вы ведь собираетесь огласить благодарность за цветочное оформление, так? — Это звучало как обвинение.

— Разумеется. Одну минутку. — Он открыл свой молитвенник на странице, заложенной листком бумаги. — Вот у меня записано: «Цветочное оформление — благодаря любезному содействию женской общины».

— Так вот, тут изменение. У вас есть под рукой карандаш и бумага? Я подожду.

— Все в порядке, слушаю вас.

— Роза Блум… Нет, лучше запишите: мистер и миссис Айра Блум, в память о ее отце Дэвиде Айзеке Лэвине.

— Лэвине?

— Именно так, она произносит это «Лэвин» — Л-э-в-и-н, с долгим «э». Она утверждает, что это ближе к древнееврейскому произношению, чем «Левин». Это так, рабби?

— Думаю, что да.

— Ну, если вы так считаете, тогда конечно, хотя на мой слух это все же звучит как-то неестественно. В общем: «Цветочное оформление — благодаря любезности мистера и миссис Айра Блум». И пожалуйста, не перепутайте имена, рабби, — сказала она с нажимом. — Я бы предупредила раньше, но она сама позвонила мне всего полчаса назад.

— Не перепутаю. — И он прочитал миссис Робинсон продиктованное ею объявление.

— Великолепно. Да, и еще рабби. Скажите это Мириам. Ей тоже следует знать.

— Конечно. Я скажу ей.

Рабби аккуратно переписал то, что наспех набросал карандашом, причем имена вывел четкими печатными буквами, чтобы не сделать ошибки, зачитывая объявления с кафедры. Вернувшись к столу, он съел несколько ложек супа и покачал головой.