В субботу вечером, в воскресенье утром

Появился Роббо с жалованьем; он переходил от верстака к верстаку, от станка к станку, неся в руках длинную узкую коробку, набитую сотнями маленьких коричневых конвертов. Это был добрый час: Роббо улыбался, отпускал плоские шутки и вообще был совершенно не похож на того сурового, сосредоточенного мастера, что в иное время расхаживал по цеху, нащупывая в глубоком кармане своего комбинезона микрометр. Приводные ремни скрипели не так пронзительно и шкивы вращались не так быстро, как обычно, будто и сами ощущали приближение тишины и безделья выходных дней, и, хотя их назойливый шум все же не утихал, Артур воображал, будто слышит шелест шин автомобилей, проносящихся по Эддисон-роуд, и скрип груженых фур, выезжающих со двора расположенного невдалеке склада готовой продукции.

Остановив станок, он широкими мозолистыми ладонями сгреб с лотка железную стружку, запихал ее в деревянный ящик и утрамбовал башмаком — теперь дрезина увезет ее и сгрузит снаружи. Сам же принялся чистить станок — по-армейски, так, чтоб ни пылинки не осталось и чтоб блестел как новенький, — смахивая оставшуюся стружку, вытаскивая хлопчатобумажные волокна, застрявшие между станиной и бабкой. Налегая на станок всей своей долговязой фигурой, он тщательно протер питательную трубу, револьверную головку, ручки, но работал при этом не напрягаясь, насвистывал какую-то бойкую мелодию и думал о том, что происходит снаружи, об обеденном перерыве, о сверкающем солнце и о том, хватит ли у него сил остаться на небосклоне, когда в половине шестого прозвучит отбой. С того места, где он стоял, угадать было нельзя: маленькие окна, расположенные высоко на стене, покрылись копотью и почти не пропускают света.

— Эй ты там! — Роббо неожиданно вырос за его спиной. — Если уделишь мне минутку, получишь, что заработал.

Артур выпрямился и с насмешливой улыбкой вытер паклей руки.

— Не откажусь, мастер Роббо.

— Если бы отказался, был бы таким первым, — рассмеялся тот.

— Ну, и сколько на этой неделе накапало? — спросил Артур, хотя, как и любой сдельщик, прекрасно знал точное количество банкнот по одному фунту, лежавших в его конверте.

— Четырнадцать. — Роббо понизил голос. — Это больше, чем наладчики получают. В один прекрасный день меня прищучат за то, что я даю тебе так много зарабатывать.

В ответ на этот тонкий намек Артур сразу ощетинился и сердито проворчал:

— Да ничего с вами не будет, кому вы тут нужны.

— Когда я начинал здесь работать, — не унимался Роббо, — приносил домой в пятницу по семь фунтов и два пенса. А возьми тебя. Четырнадцать штук. Целое состояние.

— Да бросьте вы. В те дни пачку сигарет можно было купить за два пенса, а пинту эля за три. А сейчас посмотреть только, что эти гады делают. — Артур взял пакет с деньгами и прочитал: — Подоходный налог — два восемнадцать плюс еще теннер[6]. Это неправильно, я заработал эти деньги. И знаю, на что их потратить.

— Ну, компанию в этом ты винить не можешь, — возразил Роббо, закуривая сигарету. Для него рабочий день закончился, и он мог себе это позволить. — Не надо столько заграбастывать.

— Да ничего я не заграбастываю. Я зарабатываю. Все до последнего пенса. И вы это знаете.

Роббо действительно ценил тяжелый труд.

— Да я и не спорю. Просто не высовывайся. Мне не хотелось бы, чтобы все знали, сколько ты приносишь домой. Иначе мне все горло перегрызут, чтобы я накинул жалованье. И тогда, ты уж пойми меня, придется играть по-другому.

Он отошел, и Артур сунул конверт в карман комбинезона. Перемирие закончилось. Вражеского лазутчика больше не было рядом. Именно так Артур называл про себя Роббо — вслед за отцом. Хотя серьезных оснований для боевых действий, как в отцовские времена, больше не существовало, кое-какие, трудно объяснимые, однако же ощутимые причины для конфликта оставались, и вторая половина дня в пятницу была как раз тем временем, когда обе противоборствующие стороны, при посредничестве конвертов с жалованьем, выбрасывали белый флаг, когда фабричным рабочим вручалось доказательство их положения, каковое значительно выросло в своей рыночной цене с той поры, когда вышеупомянутая вражда носила более острый характер.

В половине шестого замигал сигнал, означающий окончание работы, и Артур влился в толпу, хлынувшую к фабричным воротам. Солнце светило слабо и тускло, задувал пронизывающий апрельский ветер. Артур бездумно шагал к дому и, поворачивая за угол, нагнал отца. Круглое щекастое лицо миссис Булл, ее приплюснутый нос, полные губы, короткие седеющие волосы представляли собой постоянную примету фабричного района, уродливую витрину, знакомую всем, кто проходил мимо. Она жила в одном из многоквартирных домов, почти рядом с фабрикой, и сейчас стояла в ожидании своего мужа-каменщика, чтобы выхватить, как полагал Артур, у него из рук конверт с деньгами, но в то же время проследить за фабричным людом — это занятие ей никогда не надоедало.