В сумерках. Книга первая

– Что, удивил тебя мент?

– Удивил.

– Прошу, там, у себя в «Мемориале», посоветуйся, каким образом станете поддерживать. Ваша тема. Только не тяни, железо горячо, как бы не остыло. Чай будешь?

– С мармеладом?

– Как водится. Мармелад у меня нынче в шоколаде, из кремлевского буфета. Привез на прошлой неделе из командировки. Шикую.

И они выпили чаю, рассуждая о свободе слова и неучтенных последствиях. Оба сетовали на юридическую необразованность работников пера и телекамеры.

– Да и законы у нас, прости господи, – сетовал главный областной милиционер, а с недавнего времени депутат Верховного Совета. – Доработки требуют.

Журналист с ним соглашался, мотая на ус: тема, достойная «подвала» на второй полосе. Пожалуй, стоит взять в разработку. Обещал посоветоваться со специалистами в музейном деле.

Лучшим он считал своего университетского приятеля Александрова, ныне декана исторического факультета. К нему и пошел вечером, договорившись о встрече по телефону.

В их биографиях было много общего. Оба гуманитарии, сразу после школы поступили в университет. Окончив, оба распределились в глухомань – каждый в свою. Отработав срок, вернулись в Темь. Мужчины не уступали друг другу ростом и дородством, только один в последние годы быстро седел, другой лысел. Владимир Иванович вечно не находил времени на парикмахера, обрастал кудрями и двух-трехдневной щетиной. Виктор Михайлович, не желая маскировать свою лысину кокетливыми зачесами, регулярно брил голову под ноль и лицо тоже держал идеально выбритым.

Явившись вечером в университет, Ванченко прошагал пустыми коридорами до приемной Александрова, столкнувшись в дверях, попрощался с его секретарем и без вступлений про как жизнь и все ли здоровы, с ходу начал излагать суть затеи полковника, будто продолжая телефонный разговор.

– …Прямо скажи, достаточно ли безумно браться нам за такое дело?

Расстегнул, наконец, куртку с заедавшей молнией, уселся на стул и, навалившись грудью на просторный письменный стол, захватил шариковую ручку хозяина. Стал рисовать треугольник. Сначала оторвал листок из пачки модных самоклеящихся стикеров. Сообразив, что там негде развернуться, вытащил из-под пресс-папье лист формата А4.

– Чистый. А черновиков нет? – окинул хищным взором тщательно прибранный стол декана.

– Да ладно, бери чистый, пользуйся, – Виктор Михайлович знал: без иллюстраций разговор у товарища никогда не клеится – хоть ботинком на песке, да начертит что-нибудь.

С Ванченко они приятельствовали давно, а теперь появилось общее дело – движение «Мемориал». Работа сблизила их, сотрудничество переросло в дружбу.

– Рассказывай! Подробности выкладывай.

– Вот такой треугольник, – Ванченко у каждой вершины довольно кривого треугольника нарисовал по квадрату, пронумеровал их: № 5, № 6, № 7. – Три зоны были для политических. Когда эти две закрыли, – он перечеркнул квадраты номер шесть и семь, – всех оставшихся свезли в пятую зону, – Ванченко нарисовал стрелки. – Но ее тоже закрыли и перепрофилировали. А этих политических, кого по разным причинам не выпустили, собрали в помещении тюремной больницы. Она за периметром. Там, по сведениям Федотова, даже не диссиденты досиживали, а разная незначительная, случайная публика. Но это надо уточнять.

– Что значит «случайная»? – вскинул брови Александров. – Давно уже не тридцатые годы, чтобы случайно за политику сажали.

Журналист, корябая закорючки в непропорциональном прямоугольнике, символизирующем, очевидно, тюремную больницу, постарался объяснить:

– Он в том смысле говорит, что не идейные борцы с режимом или за права человека, а локально не вписавшиеся в правила советского общежития. Кто Библиями торговал, кого с порнографией на таможне взяли. Кто-то в турпоездке в побег пошел, да не дошел, кто-то из Группы советских войск перед дембелем решил перебежать на Запад. Среди таких были случаи с отягчающими, оружие прихватил из части или кое-какое имущество: измена Родине, вполне политическое дело, и в то же время как бы и кража. С этими делами тоже интересно познакомиться будет. У некоторых, как я знаю, с гражданством беда. Литовцы, например, вдруг оказались иностранными гражданами. Просто так их не выпустишь на улицу с билетом на электричку, им как-то еще границу надо перейти. Украинцы, армяне – тоже теперь иностранцы. Там нюансов полно. Потому и разбирались долго.

– Сейчас никого нет, уже все уехали, так?

– Так. Пресса, телевидение, радио, причем многие зарубежные, теперь сильно интересуются условиями содержания, бытом политзаключенных. «Держать и не пущать» Федотов не хочет, он ведь у нас демократ. Беда в том, что если прессе показать больницу, получится неправда. Больница для политзэка – все равно что курорт.

Ванченко нарисовал символическую пальму, а поверх нее – окошко с решеткой.

– 

Так говоришь, настоящего лагеря не осталось? – Александров откинулся в кресле, наклонив голову, слегка набычившись.

–