В свете зеленой лампы

Мои родители Игорь и Лена Межеричер, а также сестра Таня похоронены далеко от родины, в шведской столице Стокгольме, куда они переехали жить вслед за мной. Они прожили там кто долгую, а кто не очень, но всё же счастливую жизнь в окружении детей и внуков. Об этом, надеюсь, напишет кто-нибудь из моих потомков, если будет иметь к тому склонность.

Пусть мои родные и любимые люди похоронены в разных местах и в разное время, но в моей памяти они, как на одной общей фотографии, находятся все вместе где-то там, далеко и высоко, куда и мне когда-нибудь откроется путь. Мне видится, как они, герои этой семейной саги, которых уже нет среди нас, живых, сидят одной большой семьей, улыбаясь нам, живущим в разных странах и городах, откуда они в свое время переселились в мир небесный, оставив за своей спиной радости и горести земной жизни, нашей жизни. И мне от этого хорошо на душе и удивительно спокойно…

Автор

Няня

В ладони мягкой детская рука
Лежит, жарка от снятых рукавичек.
Мы на прогулке, я несу жука
Другой рукой в коробочке от спичек.
Мне няня потихонечку поет.
Мне хорошо. Москва. Конец апреля.
Она меня не торопясь ведет
К большому парку, где стоят качели.

Мне года три, хотя, скорее, пять,

На мне ботинки, серое пальтишко,
Мне хочется на лужи наступать,
Но няня шутит: «Ах ты, шалунишка!»
И я смеюсь, я б убежать хотел,
Но маленький пока и не сумею.
Я рад прогулке, я три дня болел,
И вот теперь от шарфа жарко шее.

Всё это было много лет назад,

Но след такой оставило на сердце,
Что мне приходит в мыслях и во снах
И в годы те приоткрывает дверцу.
Я не забуду это никогда,
Они светлы, бесхитростны и чисты —
Мои и няни лучшие года,
Моей души крахмальные страницы.

А няня? Я, наверное, ее

Любил сильнее, чем отца и маму,
В ней было всё родное, всё мое,
Она была на свете самой-самой.
Я по утрам любил в ее кровать
Прийти и к ней прижаться, как к подушке,
И в легкой дреме утра ощущать
Тепло ее ладони на макушке.

Да, руки няни не сравнить ни с чем,

В них ласка, и защита, и решенье
Моих обид, болезней и проблем.
Всё детство они были утешеньем.
Они несли, когда я уставал,
Я их кусал порой от раздражения,
А став постарше, я их целовал,
Вводя ее в неловкость и смущение.

Я так любил, когда мы с ней вдвоем,

А в доме тихо. С яблоком шарлотка.
Вот мы сидим за чаем за столом,
А стол мне доставал до подбородка.
Смешно, конечно. Вот она встает,
Возьмет подушку, под меня подложит
С ворчаньем тихим: «Горе ты мое!»
И мне еще один кусок положит.

Бывало, на меня нахлынет грусть,

Во взгляде детском видятся слезинки —
Я на колени к няне заберусь
И глажу возле глаз ее морщинки.
Она затихнет, волос с сединой.
Я мог бы так до темноты кромешной
Сидеть и гладить медленно рукой
Мой детский мир, счастливый и неспешный.

Мне память эта очень дорога,

Настолько, что хочу ей поделиться.
Мои и няни нежные года,
А может, жизни лучшие страницы.
Мне даже и когда я повзрослел
Порой хотелось к ней в подол уткнуться.
Какое счастье в жизни я имел!
Жаль, в это время не дано вернуться…