В Сырах

Мыть ему задницу я научился легко. Некоторые проблемы были у меня некоторое время с креплением на нём чистых подгузников, но я освоил и это нехитрое искусство. Говорят, сейчас даже пигмеи в лесах Африки пользуются подгузниками, а тут человек с интеллектом высшего типа, так определили мой интеллект в 2001 году в институте имени Сербского.

Я обычно уезжал к середине дня по своим политическим делам. То был год коалиции с Каспаровым и Касьяновым. 14 декабря этого года (2006-го) мы заявили на Триумфальной площади митинг и шествие. Шествия (мы называли его «марш несогласных») нам не разрешили, а вот митинг мы провели. (Провели, впрочем, и часть шествия, уйдя по 1-й Брестской улице, я взял Каспарова и Касьянова под руки, и мы пошли, а за нами повалили граждане, на гражданах висели милиционеры!) С того митинга сохранилась выразительная фотография, получившаяся совершенно случайно: три лидера у микрофона: слева направо: я, Каспаров и Касьянов. Так бы нам и оставаться в союзе, стране такой союз был необходим, но «два Ка», как я их стал называть, успешно рассорились друг с другом уже через полгода. Но тогда, в период с лета 2006-го по лето 2007-го наша совместная политическая жизнь была интенсивной.

Я уезжал, возвращался вечером, заезжал на Православный рынок на Краснопролетарской улице, покупал там мясо, зелень и фрукты, и явившись в дом, готовил ужин, он же и обед. Примерный муж Эдуард, на которого я гляжу из настоящего в прошлое с чувством снисхождения и превосходства. Судьба моя была другая, вот в чем дело, а уж если у тебя есть ярко выраженная судьба, карма, то ты хоть железной волей обладай, невидимый компас всё равно развернёт тебя на твою дорогу.

Домик-флигель, такой уютненький сарайчик, слепленный работниками местного ЖЭКа для себя, стоял, солнечный и тёплый, в зимнем солнце и непогоде. Квартира моей жены, маленькая, но уютная, где раньше жили одинокая актриса и её дочь, теперь была местом обитания четверых, прибавились мужчины: я и мой сын. Возникло «гендерное», как сейчас говорят, равновесие. Я каждый раз, если задумывался о своей жизни в целом, говорил себе, что вот теперь я живу «правильно».

У неё появилась неудобная традиция — брать его перед рассветом к нам в постель. Потому что он просыпался, и уже не для того, чтобы поесть и опять погрузиться в бессознательный сон. Нет, теперь он просыпался от избытка сил, ему хотелось двигаться и жить. А нам хотелось спать. Жена брала его и клала между нами. В темноте он посапывал и вдруг ударял меня головой в висок или в затылок со страшной силой, как будто бы неприемлемой для несколько-килограммового младенца. У меня искры из глаз летели. Но я молчал, зная, что она обидится даже на тембр моего голоса, даже на резкое движение. Впоследствии она всё равно предъявит мне обвинения в том, что я «раздражался», когда сын ударял меня головой и ползал по нам, не давая смежить веки. Видимо, моё раздражение выдавала спина.

Я думаю, она скорее догадывалась о моём «раздражении», ибо скрывать раздражение я научился, пройдя через тюрьмы, там ты не можешь показывать своё раздражение, лучше этого не делать.

Новый год мы встретили красиво, я весь остаток жизни буду помнить тот уют и то правильное, простое человеческое счастье, которое у нас получилось. У армянина Гарика — оптового поставщика продуктов для ресторанов из Франции (с его женой моя жена познакомилась в парке, обе выгуливали младенцев в колясках) — мы закупили недорогого, но хорошего французского шампанского и вина, а также разделили с ними напополам короб устриц. Моя жена нафаршировала яблоками утку, а я зашил утку чёрными нитками.

В доме пахло жареной уткой, младенец попискивал время от времени, я ловко открывал специальным ножом устрицы, преодолевая их сопротивление, шампанское чуть зелёное в зелёных простых бутылках. Я был счастлив, счастлив, счастлив. Настоящая полноценная сказка творилась вокруг. Я написал в тот же вечер чудесное стихотворение, в ту же ночь написал. Необыкновенно счастливое, сейчас-сейчас, вот оно: