В Сырах

Извиняясь, эти добрые люди надели свои калоши и непромокабли (в случае Надежды Ивановны это была ужаснейшая жёлтая куртка), взяли зонты и ушли. Я стал искать, куда бы переселиться.

Мне так не хотелось переселяться в банальный жилой дом! Я решил попробовать снять у какого-нибудь художника творческую мастерскую. Я набрал ставшего мне другом художника Николая и озадачил его поисками. В ответ Николай прочёл мне лекцию о дороговизне творческих мастерских, сдаваемых внаём, о подлой политике московских властей, пытающихся лишить художников помещений, полученных ими от советского Союза художников. После лекции Николай все же заверил меня, что займется поиском.

Для начала он позвал меня на встречу с «настоящим живописцем» Е., «каковых уже мало. Живописец старой школы». На встречу был приглашён ещё и литератор А., друг моей московской юности конца шестидесятых, начала семидесятых. Мы с охранниками заблудились несколько раз, но всё же въехали во двор, нужный нам. Старший Михаил вышел, определился на местности, нашёл входную дверь в мастерскую, она была на первом этаже. Только после этого вышел я. Открывшаяся на звонок дверь обнажила следующую безотрадную картину. За квадратным столом под тусклой лампочкой сидели два бородатых старика и пили водку. Третий, безбородый и щуплый, открывший мне дверь, дружелюбно улыбался.

— Я сюда попал? Вы Е.?

— Именно он, Эдуард, проходите. Мы когда-то были с вами в Москве знакомы.

Один из двоих стариков за столиком встал из-за столика, и я узнал своего друга Николая. Там было потому что удручающе темно, кроме этой низко висящей над самым столом лампы, — просто сумерки и тьма.

— Проходи, Эдуард, — сказал Н. — Мы думали, ты не приедешь.

— У вас тут тайная вечеря, только мрачновато. Мы заблудились.

Я уселся четвёртым за стол. Я было подумал «четвёртым стариком», но быстро отбросил неприятный мне вариант.

— Здравствуй, Эдик, — тот старик, который седая борода лопатой явно не имел всех зубов. — Ты узнаешь меня?

— Ты Саша М., кто ж тебя забудет, — ты роман написал ещё в наши годы, а в 90-е получил за него Букера? Я не прав?

— Ты прав.

Е. стал разливать водку. А поскольку бутылка опустела, после наполнения второй рюмки он встал из-за стола.

— Извините, — сказал я, — я ничего не купил. Времени не было.

— Не волнуйся, Эдик, у него запас — целый ящик. Ты что забыл, какие они, художники.

Я не забыл. Рано умерший художник Зуйков с женой Тамарой имели под кроватью чемодан полный водки…

Все эти подробности не столь важны. Вы можете прочитать описание церемонии распития почти в каждой русской книге. Особенностью этой сцены является то, что она происходит лет более, чем через тридцать после того, как я в последний раз видел двоих её участников. Тогда они были злыми, вздорными, гладколицыми, яркоглазыми молодыми ещё людьми. А тут — пожалуйста, встреча стариков. Николай для меня не выглядел столь разительно, я его видел посередине его земной дороги, он приезжал ко мне в Париж. Е., хозяина мастерской — я плохо помнил, а вот А. — Сашка М., господи, он же был такой молодой, нахальный, статный…

Статный он и остался. И борода не поредела, только седая. И нахальный. Но старик. Шамкает. И вообще.

…Я потом сказал им: давай, Женя (Е.), ты покажешь нам работы. (Мне надоело, честно говоря, сидеть под тусклой лампочкой и пить водку со стариками. Я этого не делал несколько десятилетий. Я пью либо один, либо с молодыми людьми. Да ещё мы же сидели без женщин! Старые люди, без женщин. Всё это надо было прекратить.)

Он обрадовался, тотчас встал. И мы за ним. Художнику всегда приятно и нужно, чтоб его работы увидели. Коллеги либо соседи по искусству, в данном случае: литераторы. Мы пошли в зал. Он включил яркий свет и сразу voila! как говорят французы — Вот! Всё переменилось, из компании безысходных стариков они стали умными, талантливыми и эрудированными ребятами. Я так потом и не понял, почему они добровольно сидели в этом искусственном подвале, изображая каких-то уродливых «Едоков картофеля». Е. устроил нам ретроспективную выставку своего творчества. Вытаскивая из углов, ставил перед нами (отряхивая от пыли либо отирая ладонью рамы) картины. Многие из них были крупные картины. Это были и портреты, и пейзажи, и натюрморты на одном tableau (tableau — это я вывез от французов). Символический мир этот был приятно-старомоден, слава богу, далёк от компьютерной графики современности. Было видно, как свободно Е. владеет кистью. Е. уже не виделся мне тщедушным лысым мужичком, но приобрёл грозные очертания Демиурга Живописи. На картинах были, заметил я, многажды помещены черепа homo sapiens.

Нет, не водка заставила меня крепко задуматься над его картинами. Я обнаружил, что в его tableau есть мистическое измерение, которого в значительной степени лишён современный мир, замкнувшийся на экономике, и лишена современная культура, понимающая человека лишь как машину. Картины его — ретро, думал я, но ретро, свежо выглядящее на фоне рациональных объектов современного изобразительного искусства.