В тайге стреляют

Назарка хмуро кивнул. Нетерпеливым жестом Павел дал понять Семену, чтобы тот оставил их. Семен молча пошагал дальше, не смея оглянуться. Назарка рванулся было за ним, но тойон пальцами-клещами схватил его за плечо и повел к большому дому с белыми ставнями, который вызывал у Назарки непонятный страх. Павел ни о чем не расспрашивал его, лишь сопел носом и что-то бормотал. От него наносило винным перегаром.

В просторной комнате было людно и шумно. Махорочный дым застил свет. У стола несколько русских о чем-то спорили, яростно потрясая кулаками. Покосившись, Назарка в одном из сидящих узнал павловского помощника. На скамейках и по углам на ворохах зимней одежды спали люди. Из-за плиты торчал ствол пулемета, словно принюхивался к чему-то.

Павел протолкнул Назарку в тесную боковушку, плотно прикрыл за собой дверь, сел на стул и коротко потребовал:

— Теперь рассказывай!

— Чего рассказывай? — не понял Назарка.

— Как к нам попал? Где мать, где отец?

Павел должен поверить ему, иначе отсюда не выбраться. Назарка почувствовал себя спокойно и уверенно. Фролов предупреждал, что цыпуновский отряд может квартировать в Бордоне. Однако Назарка не предполагал, что встреча с Павлом произойдет столь скоро.

— В город мы поехали. Ты же сам велел из юрты убираться! Мать шибко заболела. Боялся, помрет дорогой, — с внезапно прихлынувшим вдохновением сочинял Назарка. — Станок есть на реке, а недалеко в тайге — длинное озеро. Там Платон живет. Старик. У него ночевали. У него и мать оставил. И девочки с ней. Куда мне с ними? Балыксыт маленько кормить их обещал, если рыба хорошо ловиться будет. Тот старик Платон сказал мне: «В город ступай, к купцу Голомареву попросись». Я пошел. У станка на реке тогда здорово стреляли. И как гром было. Только откуда зимой гром? Я шибко испугался, в лес убежал и вроде ум потерял... Чуть не замерз!.. У купца Голомарева работал. Так-то ничего, жить можно было, — рассудительно заметил Назарка. — Только в городе сейчас худо стало — голодно. Голомарев красных боится, потихоньку ругал их, лавку закрыл. Отпустил он меня: делать нечего. Мать попроведать хотел. Может, поправилась. Балыксыту Платону помогать стану... Из города пошел, люди с ружьями повстречались, кричать мне начали, руками махать. Мне боязно стало — в лес побежал. Они стреляли... Долго блуждал. Думал — пропал. Потом на аласе бордонского Мельчеса повстречал. С ним и приехал.

— То-то не в ту сторону повернул! — усмехнулся Павел, но тотчас нахмурился и процедил сквозь зубы: — Ну, ладно, Вася! Кровью блевать у меня ты будешь!.. Степан, отец, где?

— Не знаю! — спокойно ответил Назарка и набил трубку из тойонского кисета.

Сковыривая ногтем застывшие натеки смолы, Павел обошел вдоль стен узкую боковушку. Засунул руки глубоко в карманы, в раздумье постоял у запотевшего окна. Протер стекло рукавом кителя, заляпанного сальными пятнами.

— Помнишь, Назарка, в город мы с тобой ездили? У Макара Ивановича останавливались. Ты его еще юрким человечком прозвал: на ласку он-де походил?

Назарка молча покачал головой.

— Не встречал его?

— Э, купец строгий, со двора никуда не пускал, чтоб не избаловались.

— Куда он запропастился?.. Красных в городе много?

— Кто его знает... Купец не позволял шибко бегать по улицам, ругался!.. Разные ходят.

— Добре, — решил Павел. — У меня пока послужишь вместо денщика. Там видно будет.

Назарка понял, что Павел поверил ему. А может, в самом деле, не он, может, другие расправились с матерью и сестренками. Вон их сколько собралось здесь?

— Есть хочу! — заявил Назарка. — Вчера последний раз ел. И табаку надо. Купец не давал курить.

— У нас не город — жратвы хватает! — ухмыльнулся Павел. — Ступай на кухню. Потом здесь спи, — показал он на скамью, стоявшую возле печки. — Без моего разрешения никуда не уходить! И с солдатней не якшаться!

Назарка вдосталь отведал жирного конского мяса и хаяху[49], напился горячего чаю. Вознамеревался было отправиться на розыски Семена, но, вспомнив запрет Павла, счел за лучшее пока не нарушать его. В боковушке он прилег на широкую скамью, предварительно раскинув на ней собачий тулуп. Привалился спиной к теплой печке. На душе его были мир и покой. От Павла он всяко удерет. Только надо возможно больше разузнать про белых... Кто же стрелял в мать и сестренок?.. Плохо, что он по-русски еще почти ничего не понимает. Здесь в большинстве разговаривали по-русски.

Кто-то пихнул Назарку в бок, и он открыл глаза. Окна из прозрачных стали черными, словно снаружи их залепили грязью. Под крашеным потолком горела лампа-молния. От неровного, зубчиками, пламени кверху тянулись хвостики копоти. Вокруг лампы многослойной толщей скопился дым. За столом тесно сидели люди и что-то горячо обсуждали.

— Почему все время по-русски толмачите! — недовольно сказал человек, который потревожил Назарку. — Я по-русски плохо слышу. По-якутски надо говорить!