В тайге стреляют

— Задание выполнил отлично! — с ноткой восхищения произнес Тепляков. — Но Цыпунов вроде бы не очень-то доверяет ему. Вернее, не Назарке, а его наивности, неосведомленности. Еще бы — неграмотный улусный мальчишка, хамначит купца! Разве способен такой самостоятельно мыслить и действовать?.. Ни письма, ни записки. В болезнь Болдырева поверил. Даже обрадовался этому известию. Во что бы то ни стало, любыми способами велел проникнуть к Макару Ивановичу и передать ему, чтобы тот готовился встретить гостя. Важного гостя — русского. Похоже, откуда-то издалека препожаловал. Больше ни о чем Назарку не просил, ничего не наказывал ему. Город покидать не разрешил. Сказал: сами-де скоро заявимся. Но о сроках наступления умолчал... Беляков в Бордоне прибавилось. Подошел ярыгинский отряд. Видимо, подвезли боеприпасы, которых им недоставало. Вот и все, что принес Назарка.

Чухломин заложил руки за спину, прислонился к нагретым кирпичам плиты. Глаза под густыми кустистыми бровями провалились, смотрели устало и печально. На обострившихся скулах рдел нездоровый румянец.

— Дело идет к развязке. Повстанцы уверены в успехе... Сегодня мы мобилизуем кого возможно. Необходимо улучшить оборону. Разберем несколько пустых амбаров. Бревна стоймя, впритык друг к другу вморозим на валу, обольем водой. Пускай себе карабкаются!.. Якуты-хамначиты, работавшие у городских толстосумов, решили создать добровольческий отряд штыков на двадцать. — Чухломин помолчал, низко опустив голову. Давно не стриженные волосы на затылке завились в колечки. — Определенно, в городе есть организованная группа, которая поддерживает белых. Они, видимо, ждут указаний, а возможно, и сигнала для выступления... В критический момент ударят с тыла! — Комиссар зябко передернул плечами. — Ничего. Примем все меры, чтобы заранее обезвредить затаившуюся гидру. Прежде всего, усилить охрану подступов к городу! Ни души — ни туда, ни обратно! Задерживать всех без исключения, будь хоть грудной младенец. Возьми на себя, Григорий Петрович, Болдырева и его друзей. Через ревком узнай о них, что будет возможно. Тут тебе помощь окажут хамначиты-добровольцы. Они-то знают, с кем водят хлеб-соль их хозяева!

Назарка вздрогнул, что-то бормотнул, вскинул голову, непонимающе посмотрел на командиров. Потом перевернулся на другой бок и опять засвистел, заруладил носом. Тепляков поправил на нем сползший полушубок, присел в ногах паренька.

— Мы, видимо, слишком мягкотелы, а указания губкома на этот счет вполне определенны. И я присоединяюсь к ним! — откашлявшись, продолжал Чухломин. — Надо будет выгрести всю тайную контру — и в расход! Нечего церемониться! Они нашего брата не миловали! — со сдерживаемой злостью заключил он.

— Правильно ли я понял вас, товарищ комиссар? — осторожно спросил Тепляков, покосившись на Назарку, словно тот мог подслушать их разговор. — Вы намечаете арестовать всех подозреваемых и расстрелять их? Без разбирательства, без трибунала? Одним взмахом руки!

— А что прикажете — цацкаться с ними! Вы со своими разбирательствами дождетесь, что нам всадят нож в спину! А потом начнут вспарывать животы или заживо превращать в статуи!

— Нет, нет, товарищ комиссар! — загорячился Тепляков и пересел вплотную к Чухломину. — Уничтожать людей только по подозрению — недопустимо, хуже — преступно! Это несовместимо с революционной законностью! Я сделаю все, товарищ комиссар, чтобы предотвратить массовое избиение. Не допускайте ошибок, которых ничем не исправить!

Чухломин резко встал. Глаза его сузились и еще глубже запали под надбровные дуги. Пятна на скулах стали яркими. В ложбинках у носа скопился пот. Дышал он трудно, с надрывом, облизывая языком запекшиеся губы.

— Революционная законность! Избиение!.. Жалеешь! Заклятых врагов жалеешь, товарищ Тепляков? — задыхаясь, сдавленным голосом спросил он. — А в губкоме как считают? Там идиоты, по-твоему, засели?.. Пойдут беляки на штурм, и нам смертельная рана в затылок! Этого ждешь?

Чухломину было тяжело говорить. Морщины на лбу до отказа заполнил пот. Он скатывался к вискам, копился там и крупными каплями падал на гимнастерку. Комиссар несколько раз беззвучно разинул рот, точно ему хотелось зевнуть, а он сдерживал себя. Потом с ожесточением сплюнул на пол.

— Успокойся, Петр Маркович! — сдержанно произнес Тепляков и торопливо, рассыпая табак, свернул цигарку, прикурил от лампы. Пальцы дрожали. — Изолировать, обезопасить подозреваемых надо, это — вынужденная мера. Но зачем же убивать? Ведь это произвол!

— У меня родного брата... ремни вырезали... Произвол! Они не щадят! Знают, что красные прощают и бесконечно терпеливы. В директиве — как? Те ведь тоже, прежде чем написать, не один раз советовались да подумали... Пойми, товарищ Тепляков, не время сейчас митинговать. Малейший просчет будет стоить нам жизни. Честно говоря, у меня уже зудит шею.