В те дни на Востоке

Воронков начал разбирать постель. Над его топчаном Арышев увидел вырезанную из газеты карту военных действий. Красным карандашом на ней были округлены освобожденные города: Краснодар, Сталинград, Курск.

— Давайте еще закурим по одной, как во фронтовой песне поется, — предложил Быков Арышеву.

Анатолий присел к столу, раскрыл портсигар. Ему нравился этот простой человек с синеватыми порошинками на щеках. Он с благоговением посматривал на его награды.

Свернув узловатыми шахтерскими пальцами цигарку, Быков сладко затянулся.

— Самосад, с девятой гряды от бани. Хорошо продирает.

— Теперь ты оживешь, — сказал Воронков, зная о том, как тяжело мучился Быков из-за перебоев с куревом.

— А ты как думал! У кого табачок, у того и праздничек. Воронков разделся, лег в постель. Ему хотелось, чтобы Быков рассказал что-нибудь о фронте.

— Может, ради «праздничка», Илья Васильевич, поведаешь нам о своих ратных подвигах.

Быков не прочь был рассказать, но боялся показаться нескромным перед новым товарищем.)

— Лучше Анатолия Николаевича послушаем, как сейчас в гражданке живут.

— А я тоже мало знаю, — ответил Анатолий, снимая сапоги. — В город из училища редко ходил.

— Давай, Илья, начинай, — настаивал Воронков.

Быков докурил самокрутку, разделся и погасил коптилку. Натягивая на себя одеяло, в шутку сказал:

— Если бы поднесли кружечку пивца с сушеной таранькой, тогда бы и просить не надо.

— Тогда ты уж не отделение, а роту бы вывел из концлагеря, — рассмеялся Воронков.

Быков рассказывал ему, как с группой бойцов бежал из фашистского плена, как потом сражался под Сталинградом. И Воронков иногда подшучивал, что он-де «заливает». Илья Васильевич на это не обижался. Но сегодня шутка показалась ему неуместной.

— Я рассказываю то, что пережил, а не придумываю. Мне вот уставы плохо запоминаются, а о фронте я всю жизнь буду помнить.

— Вы давно с фронта, Илья Васильевич? — спросил Анатолий, желая рассеять его обиду.

Быков тяжело вздохнул.

— Да уж полгода не воюю. Два месяца в госпитале отвалялся, потом сюда послали, сопки сторожить. А вот человек все годы здесь. — (Арышев понял, что это относилось к Воронкову). — Говорю ему: «После войны спросит тебя какой-нибудь фронтовичок: «Где воевал?» И что ты ему скажешь?

— Во-первых, война еще не кончилась, — отвечал Воронков, — а во-вторых, не моя вина, что меня здесь держат. Стало быть, кому-то видней.

— Я тоже не виноват, а вот совесть мучает, — не унимался Быков.

— Тогда пиши генералу, может, вызовет.

Быков гордился, что у него родной дядя на фронте командует армией и будто бы хотел взять его к себе в штаб, но племянник отказался.

— Сперва подготовлю взвод, тогда видно будет. А то вон каких разболтанных прислали. Один Савушкин сколько нервов вымотал. На фронте он бы у меня быстро шелковым стал, а тут нянькайся с ним.

— На фронте ты получал готовеньких, знай командуй, а тут самому обучать и воспитывать надо.

— Тебе легко воспитывать — учителем был. Зато я на практике все прошел, — не сдавался Быков.

— Хватит, Илья. Человеку, спать не даем.

— Ничего. Ваш спор мне в пользу, — сказал Анатолий.

— Да-а, вы же сегодня взвод приняли, — вспомнил Быков. — Ну как, понравился?

— Не знаю, какова боевая подготовка, но дисциплина слабовата.

— Взвод, конечно, не из передовых. Одно время им командовал Померанцев. Но он больше думал о своей карьере, чем о бойцах. Через два месяца его перевели в адъютанты.

«Выходит, Ваня по знакомству меня на свой взвод послал. Ну, ловкач! Хоть бы сказал об этом». И Анатолия уже не радовала встреча с земляком. Может, вместе служить не легче будет, а наоборот, как когда-то в школе…

Померанцев был школьным товарищем Арышева. После переезда родителей из деревни в город Толька долго присматривался к ребятам своего класса, держался в сторонке от них. Как-то во время контрольной по алгебре он помог Ване решить задачу. На перемене они разговорились. Ваня сказал, что у него богатая библиотека.

— Если хочешь, приходи ко мне. Во книжечки подберем! Толька с радостью принял приглашение. Вечером отправился к Померанцеву. Поднявшись на второй этаж деревянного дома, Толька нажал кнопку звонка. Дверь открыла сухонькая старушка в вельветовом халате. Из-под золотого пенсне светились строгие беспокойные глаза.

— Ваня, к тебе товарищ! — крикнула она.

— Проходи сюда, — позвал Иван.

Толька прошел по коридору в большую комнату. Его поразила богатая обстановка: мягкий диван, пианино, комод, на котором «плавали» лебеди, «плескались» рыбки, «паслись» слоны. Перед трюмо в углу стояла модно одетая женщина, красила губы. Она бросила на Тольку беглый взгляд и торопливо прошла в коридор, обдав приятным запахом духов.

«Неужели Ванькина мать?» — подумал он.

В боковой комнате, куда его завел Иван, стоял массивный книжный шкаф и письменный стол, на котором были разложены учебники.

— Занимался?

— Немного, пока мама дома была.