В те дни на Востоке

К Померанцеву пришло сознание. Он догадался, что лежит в больнице. А в голове такая острая боль, что невозможно пошевелиться. Постепенно в памяти воскресали события последних дней. Было это полмесяца назад. Кутищев затеял очередную аферу. Они сели на рикшу, и худые босоногие китайцы привезли их на окраину Харбина с узкими зловонными улочками и часто наставленными фанзами. Нужно было расплатиться, но они, ничего не говоря, пошли прочь.

— Лусска, деньга плати надо, — крикнул один из китайцев. Кутищев брезгливо сплюнул.

— Нет у нас денег, ходя!

Китайцы что-то по-своему начали кричать, преследовать русских. Кутищев остановился и ударил одного по лицу. Китаец закричал вслед.

— Ламоза! Ламоза!

— Что он говорит? — спросил Померанцев.

— Ругается. Так раньше китайцы называли казаков. Теперь они всех европейцев так крестят.

Они зашли в магазин Сун-Ши-хая. Дождавшись, когда вышел последний покупатель. Кутищев вынул наган и наставил на китайца. Тот в страхе поднял руки.

Померанцев перепрыгнул через прилавок и начал выбирать из ящика деньги. Потом они связали китайца, заткнули ему рот и поспешили из магазина. Только вышли, зашел внук Сун-Ши-хая. Увидев связанного дедушку, мальчик выскочил на улицу и закричал:

— Ламоза! Ламоза! — и кинулся догонять бандитов.

К нему присоединились несколько взрослых. Один догнал Померанцева, схватил за рукав.

Кутищев остановился, выстрелил в него.

Зажав руками живот, китаец стал оседать. Остальные отпрянули.

Бандиты снова побежали, но кем-то брошенный камень угодил Ивану в голову, проломил череп. Померанцев упал, теряя сознание. Кутищев взвалил его на спину и понес, грозя китайцам наганом.

Ночью еле живого Ивана он приволок в больницу.

Несколько дней Померанцев боролся со смертью. И вот впервые за все эти дни пришел в сознание.

— Кто-нибудь приходил ко мне? — спросил он сестру.

— Ходит тут один, такой мордастый, рябоватый. Вчера интересовался вашим здоровьем.

«Аркашка», — догадался Иван. — Значит, не арестован. Видно, все уладил. А мне вот не повезло».

— Какое сегодня число?

— Одиннадцатое августа.

День был жаркий. Даже через открытые окна не чувствовалось движения воздуха. В саду весело чирикали воробьи, ворковали голуби. Ивану хотелось подойти к открытому окну, вдохнуть свежий воздух.

Внезапно в палату ворвался далекий нарастающий гул моторов.

— Самолеты! — вскрикнула сестра. — Летят Харбин бомбить. — Она подбежала к окну и закрыла створку.

— А что… разве война началась? — встревожился Померанцев.

— Третий день идет. Советские напали.

Иван закрыл глаза, проскрежетал зубами: «Вот это попал — ни позже, ни раньше — война».

— Что по радио сообщают?

— Передают, что японские войска перешли в наступление и бьют советских.

«Слава богу! Может, пока здесь лежу, и закончится». Где-то далеко за городом послышались взрывы.

— Аэродром бомбят, — сказала сестра.

Померанцева это не беспокоило. Ведь бомбили же советские Берлин, когда немцы подходили к Москве. Это так, для острастки. Главное, японцы перешли в наступление. Напрасно говорил Винокуров, что советские раздавят японцев, как козявку. Был бы живой, сейчас бы радовался. А вот его, Ивана, милует судьба. От скольких бед спасла. Видно, он в рубашке родился. Может, еще вернется в Россию и заживет той жизнью, о которой мечтал!

Глава пятнадцатая

Маньчжурия сотрясалась от грохота танков, рева машин, людского гомона. По грунтовым дорогам и степным тропам, как реки в половодье, текли советские войска. Над степью, выжженной солнцем, поднимались тучи пыли.

Японцы, не принимая боев, спешно отступали. Командующий третьим (западно-маньчжурским) фронтом генерал Усироку в первый же день войны отдал приказ об отводе войск за Большой Хинган. Там по замыслу штаба Квантунской армии предполагалось дать русским решительный бой.

Полк Миронова шагал по Трехречью. Так в Маньчжурии называют долины рек Ган, Хаул, Дербул — притоки Аргуни. После пограничного города Маньчжурии больших сражений в этот день не было, кроме стычек с отдельными смертниками, которые прятались по овражкам, расщелинам, за бугорками и открывали внезапный огонь.

Безлесые степи кончились. Пошли кустарники, лиственные и хвойные леса. То тут, то там петляли ручьи. В низинах паслись стада овец, коров, лошадей. Около полевых дорог стояли войлочные юрты с расписными дверцами. В них жили скотоводы-баргуты — тучные, в длинных халатах и легких сапогах с загнутыми носками. Наших воинов они встречали сторожко, с затаенным страхом. Но японцев у себя не прятали и отзывались о них с неприязнью.

Дорога шла к большому русскому селу. Но Миронов повел полк стороной. С горок виднелись большие дома с тесовыми крышами. На улицах маячили колодцы с журавлями, да небольшая церквушка. Здесь жили забайкальские казаки, бежавшие в гражданскую войну от расплаты за свои деяния против красногвардейцев Лазо.

— Здорово обжились казачки, — говорили солдаты.

— Кулачья много развелось!

— У таких и попить не попросишь.

— Угостят, чем ворота запирают!