В те юные годы

Эта поездка в осенний пригород, в золотой теплый солнечный октябрь, в пустынные, тихие дачные улицы, устланные палой листвой, бесшумно скользящей по земле, осталась щемящей памятью в моей душе. В отличие от моих друзей я жил слишком зашоренно в свои двадцать лет. День мой делился между институтом, "муками слова" и беготней по редакциям. Моими праздниками была Дашенька, но оставались эти нечастые праздники по-прежнему строго регламентированными, и с каждым разом я все больнее переживал их предопределенную краткость. Изменить же что-либо Дашенька была не в силах, и приходилось молчать, чтобы вовсе не потерять ее. Жилось мне трудно. Писать оказалось нелегко. Теперь и лето утратило свою безмятежность. А осенью я впрягался в воз, который был мне совсем не по силам. Чтобы выдержать, я заковывал себя в строжайший режим. И вдруг ни с того ни с сего - золото, и синь, и чуть горчащий мед воздуха, красивая девушка и чувство полной свободы. Я был близок к тому, чтобы влюбиться в Елку. Но она этого не хотела и по-своему деликатно удержала меня на расстоянии.

Наверное, мне хотелось отомстить ей за скрытый отпор, когда я сказал, что она спровоцировала жалкую историю с Катькой.

- Да ты сдурел! - Елка даже не обиделась. - Все от Короля. А за Катьку не переживай. Она с Подопригорой спелась. Два алкаша - пара... И за Оську не переживай. За себя лучше опасайся. А к Оське ничего не прилипнет.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю. Нагляделась. Оську не ухватить. Он сам по себе.

- А ты?.. Ты тоже сама по себе?

- Нет. Я - при Короле. Я в него - вот как!.. - Она провела рукой над шляпой, которой перед этим придавала форму поповского колпака - Я тебя понимаю... Только ты зря. Пусть ребята отгуляют, им недолго гулять.

- Почему?

- Адольф не даст. Войны не миновать. И пули на ребят уже отлиты.

- Только не на Короля, - подначил я.

- Да!.. - сказала она с непонятным, презрительным торжеством. - Тут я с тобой согласна. На него пули нету.

Так и оказалось. Короля не взяли - по здоровью. Все остальные из веселой компании надели шинели. Ни один не вернулся.

9

Когда началась война, Оська еще сдавал выпускные экзамены.

В день получения им аттестата мы собрались у меня. Пили вино. Моя любимая была с нами. Охмелев, Оська уговаривал нас срочно пожениться. "Вы должны это сделать. А то война расшвыряет так, что не найдете друг друга. Так валяйте, пока я с вами. У меня нет ни одного женатого товарища. А до чего же приятно бросить: "Жена моего друга". Это как патент на взрослость. В суровых фронтовых условиях Дашенька станет "жинкой одного кореша". Пошли в загс!" Дашенька закатывала глаз, что было недобрым признаком. "Зачем тебе косвенные доказательства своей взрослости? Ты можешь и сам жениться". - "И оставить вдову с персидскими глазами?" - смеялся Оська, "Почему обязательно?.." - "Не надо! - оборвал он с каким-то брезгливым выражением.- Утешай кого-нибудь другого. Мне наплевать, что убьют". Таким я не видел Оську. В его тоне прозвучало не ухарство, не хмельная бравада, а презрение к жизни. Если ему наплевать на жизнь, то и на дружбу наплевать. Значит, нет для него ничего святого?.. Прошли десятки и десятки лет, прошла жизнь, когда я понял смысл его до конца серьезных, сокровенных слов.

10

Уходил Оська на войну в конце октября из опустевшей Москвы. До этого он проводил отца и мать в эвакуацию. По странной игре судьбы эти два человека, чьи пути так рано разошлись, уезжали одним автобусом. Муся сунула своего бывшего мужа в транспорт, принадлежавший учреждению ныне действовавшего поклонника. Оська был комически умилен этим совместным бегством. "Отошли на заранее подготовленные позиции, - смеялся он. - Отец вторично обрел в моей матери друга по спасению". Но ему было грустно, и переживал он остро разлуку с отцом, а не с матерью. "За мать я спокоен. Это стальная птица. Отца жалко. Весь год он маялся желудком. Язва, что ли? Он молчит, но я вижу, какой он желтый, ссохшийся". Желтый ссохшийся человек оказался самым прочным из троих: истлели косточки его румяного, сроду не болевшего сына, улетела в мир иной стальная птица, а он, еще более ссохшийся, по-прежнему налегает худым плечом на ветер. Дай бог ему здоровья...

Оська уезжал со дня на день, его уже дважды требовали с вещами на призывной пункт, но почему-то отпускали домой. Со мной было неясно. Мой институт эвакуировался в Алма-Ату, а я подал заявление в школу пехотных лейтенантов. Медицинская комиссия меня забраковала. И военком посоветовал доучиваться в институте. Надо было суметь попасть на фронт в обход райвоенкомата.

Но вот стало точно известно: Оську и его товарищей по выпуску отправляют на восток в трехмесячное пехотное училище. Он пришел проститься с моими домашними, потом мы поехали к нему на Мархлевского. Я знал, что он ждет девушку, ту самую пепельноволосую Аню, которую выудил из "королевского пруда", а вернее - она его выудила и незаметно увела из мутных вод, и хотел попрощаться у подъезда, но Оська настоял, чтобы я поднялся.