В те холодные дни

— Почитай, лет двадцать не сидели за одним столом. Так-то она, жизнь устроена: друзья друзьями, а как один достигнет положения, попадет в чины, волей-неволей от друзей отдалится. Я не в обиду тебе говорю, а так, замечаю правило жизни. Какая же чертяка занесла тебя в мою берлогу?

— Да ты и есть та самая чертяка. Из-за тебя пришлось на четвертый этаж взбираться.

— Не понравилось? Без лифта живу. Твои небось специалисты дом строили, гвоздь им в ребро. Пошевелись-ка, мать, накрывай на стол. Не отпущу дорогого гостя без угощения.

Алена Федоровна засуетилась, загремела посудой, полезла в заветный шкафчик за графином.

Слово за слово, начался разговор.

— Я к тебе, Петро, с новостью, — хитровато прищурился Косачев, сидя за столом и пробуя угощения, расставленные перед ним на белой скатерти гостеприимной, хлебосольной хозяйкой.

— С новостью, говоришь? С какой же? — насторожился Воронков. — Или нельзя было передать через нарочного?

— Тут, брат, такое дело надвигается, аж голова кругом идет. Пришло время делать на нашем заводе цельносварные трубы большого диаметра. Слыхал, наверное? А как справиться? Надо торопиться, и трубы чтобы были хорошие, а умеющих людей мало.

— И вся твоя новость? — ухмыльнулся Воронков. — Это я и без тебя знаю, грамотный, газеты читаю, радио слушаю, да и люди кругом говорят. Экая новость! Ты не хитри, договаривай. Выпьем малиновой?

— Не стоит, пожалуй. Жмет, чертяка, барахлит мотор. — Косачев ткнул в левую сторону груди.

— Все равно помрем. Уважь, выпей одну.

— Ладно. Была не была, — согласился Косачев и выпил.

— Так о чем же твой разговор? — допрашивал директора Воронков.

Косачев подвинулся ближе к Воронкову, наклонившись к нему, сказал:

— Разговоры разговорами, а я тебе прямо скажу: в первую голову я рассчитываю на старую гвардию. Вот и пришел за тобой, низко кланяюсь: возвращайся на завод. Я отменил приказ о твоем увольнении. Ошибка это была, поспешили, не разобрались.

Воронков кинул сердитый взгляд на Косачева:

— А ты разобрался?

— И разбираться не хочу. Отменил приказ, и все. Завтра же выходи на работу.

— Не имеешь права, — упирался Воронков. — Я по собственному желанию, согласно закону о труде.

— Заболел, или работа тяжелая? — усмехнулся Косачев. — Объясни, чтобы я понял.

— Да не в том дело, работы никакой не боюсь, силенок еще хватает.

— Так что же ты сбежал с завода, как какой-нибудь заезжий бродяга? Ветеран труда! Известная личность в городе! Повернулся и ушел, не сказал ни слова товарищам. Очень красиво? Молчишь? Сказать нечего? Отвечай.

— Сперва послушаю, после скажу.

— Не понимаю я тебя, Петро. Затвердил, как молитву: «По собственному желанию»! Ты же и меня обидел, и на весь коллектив наплевал.

— Насчет коллектива не греши! — горячился Воронков. — Я к коллективу с полным уважением. А вот на вас обижаюсь, если хочешь знать. Очень даже обижен, слов нет.

— На кого же именно?

— Да и на тебя, и на все ваше заводское руководство. Что теперь рассуждать, давай стукнем еще по одной рюмашке, забудем, замнем это дело. Концы обрублены, заново не привяжешь.

— Нет, так не пойдет, — строго сказал Косачев. — Ты же не темный, прожил большую жизнь рабочего человека и отколол такой номер.

— Никаких номеров, я по закону!

— Нет такого закона, чтобы старый кадровый рабочий, хлопнув дверью, со злом на душе уходил с завода, которому отдал всю жизнь.

— Ну, знаешь ли! Брось такие слова! — рассердился Воронков. — Ты же директор, думай, что говоришь.

Директору хотелось как следует отругать своего старого друга. Косачев понимал, что Воронков подал заявление неспроста. Было совершенно ясно, что это своеобразная форма протеста: видимо, давно накипела какая-то обида в душе. Ну что же, друг поступил неправильно. Но нельзя же отвечать на раздражение еще большим раздражением?

Косачев положил руку на плечо Воронкова, мирным тоном сказал:

— Ты, дорогой товарищ, говори прямо! Сегодня ты хлопнул дверью, а завтра другой сделает то же, и значит, я плохой руководитель. Или все плохие? Как тебя понимать?

Воронков покачал головой, сказал без обиды:

— Может, ты и понял бы, кабы задумался над рабочим положением, ну, к примеру, моим. Мы вас везде выбираем: и в завком, и в партком, и в депутаты Советов. От всей души и с большой надеждой голосуем за вас. Вы благодарите за доверие, а после не больно-то слушаете нас. Кое у кого уши закладывает.

— У кого, например? — спросил Косачев.

— А хотя бы у председателя нашего завкома Олега Николаевича Кваскова.

— Чем же он тебе не угодил?

— А тем, что помог младшей дочери Верке выйти замуж за бандита с большой дороги. Слыхал про эту историю?

— Нет, не слыхал, — искренне сказал Косачев.

— Вот видишь, и ты в сторонке! Когда у старого рабочего несчастье, всем уши закладывает, никто не слышит крика и помогать не желает. — Воронков вспотел, потянулся за полотенцем, стал вытирать лицо и шею.

— Всю жизнь говоришь загадками. Скажи хоть раз простыми словами.