В тебе моя жизнь...

Он поставил ношу на землю вертикально и слегка отогнул ковер, открывая взгляду Сергея, белое лицо с испуганными глазами. Потом легко вынул кляп изо рта черкешенки, что уставилась на Загорского, будто умоляя о помощи.

— Скажи же ему! Он понимает твой язык! Скажи! — проговорил Стрелков по-русски и встряхнул девушку. Та быстро заговорила, тараторя от страха, путаясь в словах:

— Помогите мне, бек Загорский! Это я, Мадина! Вспомните Джамаля, Исмаил-бека и бедную Мадину! Помогите мне!

Загорский вгляделся пристальнее, насколько позволял скудный свет месяца в лицо, белеющее в свертке, и тут же схватил Стрелкова за руки.

— Я забираю ее!

— Ну, уж нет! — взвился штаб-ротмистр и потянул сверток на себя.

— Я заплачу вам. Столько, сколько скажете, — предложил Загорский, зная, что Стрелков крупно проигрался несколько дней назад. — Отдам столько, сколько скажете.

— Нет! — отрезал, хищно улыбнувшись, Стрелков. Он хотел потащить спеленатую ковром девушку в дом, но Загорский не дал ему этого сделать.

— Отдайте мне ее!

Вдруг Стрелков замер, повернулся к нему и улыбнулся насмешливо.

— Хорошо. Я согласен. Вы сказали, что готовы отдать все, что угодно. Я хочу за девушку вашего вороного.

Загорский замер. Отдать Быстрого? Верного его товарища, который столько лет был подле него, который стал ему настолько близок, насколько может быть близок воину его верный конь.

Но с другой стороны — Мадина (а в том, что это была именно она, у Сергея не было никаких сомнений) и ее судьба, за которую он не дал бы ныне, останься она в руках Стрелкова, ни гроша. А она спасла ему жизнь. Причем, столько раз, сколько он и пересчитать-то не сможет, выхаживая его после ранения, подкармливая его, когда он сидел в яме, устроив на пару с Джамалем его побег из плена. A charge de revanche [584].

— Конь ваш, Стрелков, — хрипло проговорил Загорский, и штаб-ротмистр швырнул ему с досадой девушку. Он бы может и пошел бы сейчас на попятную, но рядом стоял невольный свидетель этой авантюры и договоренности с князем — подпоручик, переминающийся сейчас с ноги на ногу, явно недовольный тем, что они со Стрелковым были пойманы с поличным. Поэтому пришлось отдать свой трофей и уйти к себе, злясь на себя и на князя, что так не вовремя решил прогуляться по крепости.

Загорский же аккуратно размотал ковер и освободил девушку, что тут же бросилась перед ним на колени, принялась целовать его сапоги, шепча слова благодарности. Он еле поднял ее, заметив, что уже привлекает к себе внимание часовых с вала, и поспешил увести ее к себе в комнату. Степан удивленно поднял брови, когда увидел, что за барином входит женщина меленькими шажками, опускается на ковер у ног того, по-прежнему прижимаясь к сапогам Загорского, словно собака.

— Оставь это! Сядь на стул или куда-нибудь! — резко приказал ей Сергей, и она поспешила подчиниться, перепуганная, белая от напряжения и страха. Степан почесал в затылке, задумчиво разглядывая черкешенку.

— Эта с нами теперь жить будет? — проговорил он, косясь на барина.

— Ты мысли эти брось! — прикрикнул на него Загорский. Он был раздосадован потерей коня, оттого и срывался нынче на всех. Но как можно было иначе? — Эта девушка мне когда-то жизнь спасла, из плена помогла бежать. Так что я в долгу перед ней, и намерен ей его отдать ныне. Подумаю, что дальше с ней делать.

Черкешенка успокоилась только через несколько часов, когда за оконцем забрезжил рассвет. Она-то и рассказала Сергею, что Стрелков был прав, и она была продана собственным братом этому урусу. Продана за отрез ткани да пару десятков рублей. Теперь уже обратной дороги для нее в аул нет, только в Акташ [585]с головой на самое дно.

— Да как же ты оказалась тут? — задал Сергей вопрос, что мучил его с той самой минуты, как он увидел Мадину. — Ведь твой аул совсем в другой стороне, в сотнях верст отсюда!

Мадина оставила свое занятие на миг — ее косы растрепались за то время, что ее везли в крепость, и ныне она снова плела их, сидя на небольшой оттоманке, поджав босые ноги под себя, спрятав их в подоле потрепанного платья, взглянула из-под густых ресниц на Загорского с какой-то тоской во взоре.

— За любовь мою меня Аллах карает! Запретная моя любовь, запретная, — только это сперва сказала, а потом резко замолчала, будто проговорилась. И только спустя некоторое время продолжила, иногда запинаясь в рассказе, словно ей больно говорить о своей нелегкой судьбе.

Исмаил-бей не заподозрил тогда ни Джамаля, ни ее в побеге уруса из аула. Он долго искал его в горах, а после раздосадованный побегом Загорского приказал запороть до смерти одного из пленников и самолично порол того, пока тот не испустил дух. Вскоре его злость улеглась, и он забыл о непокорном урусе. Снова ходил в набеги, приводил пленников и приносил в аул хорошую добычу.