В тебе моя жизнь...

Все почти так и случилось. Вдали от петербургских знакомых и мест Марина постепенно вычеркивала из памяти случившееся. Она с головой окунулась в сельскую жизнь: помогала матери по хозяйству, навещала больных и немощных в деревне, часто прогуливалась по лесу и выезжала верхом. Она принялась с азартом обучать своих младших сестер всему тому, что получила от учителей в Смольном, и чему их недоучила их гувернантка, но отклик нашла только у младшей, Оленьки, которая с младых лет тянулась к знаниям. Старшие же сестры увлекались лишь всем поверхностно, они были истинными дочерьми своей матери и думали только о балах, хоть и сельских, но сносных, вечеринках, гаданиях и пасьянсах, моде. Им казалось дикостью и нелепицей, что Марина наотрез отказалась поехать в Петербург на сезон, когда ее спустя полгода позвала Софья Александровна. Предпочесть светский Петербург этой глуши?! Но, как ни упрашивала Анна Степановна свою непутевую дочь, как ни грозилась ее выпороть, не смогла она ее уговорить покинуть Ольховку. Пыталась даже привлечь к уговорам свою тетку в письмах, но та приняла сторону Марины («Пусть отдохнет душой, успеется еще пощеголять»… «Может статься, и ни к чему ей столичные пустозвоны. И в Минской губернии может найтись сердечная половина Марины»), и Анна Степановна в сердцах написала той не очень вежливое и степенное ответное письмо, что заморозило их сношения аж на два года, несмотря на все покаянные письма первой.

Так и шло время, день за днем, месяц за месяцем.

Несмотря на кажущееся спокойствие ее души, Марина иногда вспоминала серые глаза под русой прядью волос, и сердце ее замирало. Ей казалось, что отрава любви навсегда проникла в ее кровь и ни многочисленные губернские кавалеры, ни время не сможет ее оттуда изгнать. Иногда по ночам девушка доставала тщательно скрываемый от Анны Степановны альбом и смотрела на любимый профиль, а слезы все катились и катились по ее лицу.

Однажды девушку за этим занятием застала Агнешка, ее нянька.

— Пошто свечи жжешь ночью? Опять читаешь? — и, заметив в руках воспитанницы альбом и слезы на ее щеках, женщина со вздохом присела на край кровати. — Пошто мучаешь себя, милая? Сердце-то оно болеть не перестанет, коли сама не отпустишь боль.

— Да откуда ты знаешь? — всхлипнула Марина. — Эта боль никогда не уйдет. Уже год прошел…

— Да уж поболе твоего знаю, касатка, — нянечка взяла холодные руки девушки в свои и принялась их растирать, пытаясь отогреть нежные пальчики. Она помолчала с мгновение, а потом глухо продолжила:

— Думаешь, старая нянька не любила никогда? Думаешь, ей неизведанна боль сердечная? Все ей ведомо, няньке твоей. В пятнадцать годков яго встретила, моего Янусика. В семнадцать потеряла. Любила яго так, что сердце, казалось, выпрыгнет из груди, что свет не мил будет без няго. Родители почти сговорили нас, да нелегкая управляющего в имении сменила. Ух, и лют он был! Ух, и гонял нас, горемычных, на полевых! Барину, деду твоему покойному, услужить все старался. Полюбилась я ему, окаянному! Два года он пытался склонить меня к греху, два года я его пазбягала, как могла. Два года он гробил меня и мою семью в поле да оброком немерянным обкладывал. Все по его бумагам выходило, что недодаем мы. А через два года узнал он о сговоре нашем с Яном, нашел яму вину достойную такого наказания и забрил яго в солдаты прямо перед венчанием. Барин с барыней были в Минске, и мне молить было некого, окромя как идти на поклон к окаянному. Я готова была на все, чтобы Ян остался. Но управляющий обманул меня, и Яна увезли. Каюсь, утопиться я хотела после такого позора и горя, к речке ходила. Но вытащили меня, спасли мою душу от адовых мук. Барыня, упокой Господь ее благую душу, узнала сразу же по приезду обо всем, настояла на выгоне управляющего, а меня в дом взяла за батюшкой твоим ходить.

Нянюшка замолчала, пытаясь удержать слезы в глазах, Марина же слушала, затаив дыхание.

— Что же с ним стало, с Яном? — наконец решилась спросить она. — Ведь срок службы уже вышел, почти сорок лет прошло.

— Да кто яго знает, сердэнько мое. Сгинул, верно, где, ведь сколько войн с той поры-то было.

— А ты его забыла? — робко и неуверенно спросила Марина.

— Забыла? Бог милостив, вот и память моя уже не та, что раньше. А по первости, конечно, больно было. Ни на кого из мужиков смотреть не могла. Хотя сватались ко мне многие, я ведь недурна была да и работящая, кто такую жену не захочет? Да и барыня покойная давала приданое за мной хорошее: курей да корову да тканей несколько аршинов и другого добра. Да не полюбился никто сердечку моему, вот и осталась в доме при детках: сначала покойных братьях батюшки вашего, упокой Господь их душеньки, а потом и при вас малолетних.