В тебе моя жизнь...

А затем на место гневу тут же пришло невероятное облегчение, что он может быть свободен от этих уз, которыми связал себя по рукам и ногами, а вслед ему и горечь. Горечь при мысли о том, что так и не сумел показать этой юной девочке, еще не видевшей настоящей жизни, всю ее прелесть за монастырскими стенами. Горечь, что так и не смог почувствовать к ней ничего, кроме странной нежности и какой-то теплоты. Это все, что он смог вызвать к себе к Вареньке, что так ждала от него иных чувств. Он вспомнил, как она сбежала по ступенькам усадебного дома в Загорском, когда Сергей уезжал. Она вцепилась в его плечи и запрокинула голову слегка вверх, ожидая, что он поцелует ее на прощание. А он и поцеловал. Погруженный уже в мысли о предстоящей дороге, о том, что ему предстоит пережить снова в том диком краю, Сергей коснулся губами ее лба. Мимоходом, легко, но совсем не так, как она ожидала. И Варенька отступила от него, опустила руки. Только взглянула на него, будто обреченно, но ничего не сказала, позволила ему уехать, только тихо роняла слезы из своих карих глаз, что всегда напоминали Сергею глаза лани.

Теперь-то он понимал, что должен был поступить совершенно по-иному, что обращался с ней не так, как должно, не впускал ее в свою душу, уязвленный ее неприятием его шрамов, как телесных, так и душевных.

Сергея спрашивали об их совместной жизни с княгиней, намекая на то, что ответы он дает поверенному государя, что именно от них зависит решения императора позволить ли Синоду расторгнуть этот брак, а княгине удалиться в обитель. Спрашивали о том, знал ли он о набожности супруги, говорила ли она когда-нибудь о своем нежелании жить в миру. Бывали ли меж ними ссоры, разногласия. Что, по его мнению, могло толкнуть княгиню на это неожиданное решение. И самое главное — даст ли князь свое согласие на развод или будет препятствовать расторжению брака.

Сергей попросил дать ему время до завтрашнего утра, чтобы поразмыслить над той непростой ситуацией, в которой он оказался. Ему казалось, под вечер уже все офицеры в крепости знали, зачем именно приехал этот человек в Внезапную, хотя разумеется, подобного и быть и не могло. Загорский не спал всю ночь, размышляя над тем, как ему следует поступить. Дать ли возможность Вареньке уйти в монастырь? Ведь это давало ему полную свободу, а значит, что когда минут все необходимые сроки он может наконец соединить свою судьбу с той, с кем когда-то был венчан по собственному желанию, а не по воле долга. Но развод…

А потом, на следующее утро, в крепость приехал обоз и привез письма, которые не могли не подтолкнуть его на принятие того самого решения, что он принял.

«Я прошу простить вас мой столь неожиданный для вас поступок, — писала ему Варенька своим круглым старательным почерком с тщательно выписанными буквами. — Нам никогда не было суждено стать супругами, ныне я знаю это. Моя судьба — стать Христовой невестой, ваше же… Я не ведаю вашу судьбу, только свой удел, и твердо знаю, что он не связан с вашим. Прошу вас, умоляю, пойдите мне навстречу, отпустите меня! Не чините мне препон в моем пути. Я выбрала его сама, я давно знала его. Отпустите меня! Я буду до конца своих дней помнить о вас и неустанно молить Господа нашего, чтобы он даровал вам тот душевный покой и то счастие, которого вы заслуживаете…»

«… Развод. Само это слово заставляет меня содрогаться от ужаса, а при мысли о том неминуемом скандале, что тотчас словно болотная лихорадка расползся по столице, у меня болит сердце. Развод в нашей славной семье! Княгинька понимает всю тяжесть последствий, что влечет за собой ее решение? Отчего она вдруг решилась на подобный шаг? Отчего? Я ищу ответ на этот вопрос и не нахожу его. Но решение за вами, mon cher petit-fils[582], оно только ваше. Я мог бы воспользоваться своим правом, но я не желаю принимать за вас такое решение, способное навсегда изменить вашу жизнь, вашу судьбу. Пусть Господь направит вас в этом, а моя доля будет смиренно принять его и помочь устранить все последствия этого скандала, что разразился в свете…»

И Загорский принял решение. Человек от государя уехал в тот же день вместе с обозом, что отправился в обратный путь. Сергей просто помнил глаза Вареньки тогда, в день, когда он сделал ей предложение — восторженные, влюбленные, полные немого восхищения, и ему становилось так горько, как никогда ранее. Разве не мог он пойти ей навстречу в ее просьбе, последней просьбе к нему?

А потом пришли первые отголоски сплетен. Monstre, Redoutable Prince[583]… Да уж таких прозвищ у него не было никогда ранее. Он часто уходил на крепостной вал, чтобы посидеть там в одиночестве, чтобы никто не смотрел на него так, как стали смотреть, едва пришли вести из мира в их крепость.