В темноте

В августе 1944 года, т. е. спустя буквально несколько недель после нашего освобождения, мама пошла записывать меня в первый класс школы, и поначалу ей никак не хотели верить, что мы евреи. Секретарь школы была уверена, что немцы истребили всех львовских евреев, и маме пришлось отправиться к директору. Та записала меня в первый класс, но сказала, что лучше не афишировать моего еврейского происхождения. Такова природа антисемитизма… Мама решила последовать совету этой женщины и скрыть нашу национальную принадлежность – выбора не было…

Поначалу я была страшно рада тому, что хожу в настоящую школу, но… как мне было одиноко! Дети знали, что я «не такая». Как-то раз одна из одноклассниц спросила меня, почему я пишу не справа налево, а как «нормальные люди» – слева направо? Я не поняла вопроса. В то время я еще не умела ни говорить, ни писать на иврите и не понимала, о чем идет речь, пока не объяснила мама. Это можно считать типичным примером отношения ко мне других детей… Мне удалось обзавестись одной-двумя подружками, но по большей мере я держалась особняком – в каком-то смысле я продолжала прятаться от мира…

Я помню, как стеснялась своей тряпичной «обуви». Чтобы ее не видели другие дети, я прибегала в школу раньше всех и прятала ноги под партой. Мне и без того было тяжело слыть девочкой из канализации. Мне и без того было тяжело чувствовать себя человеком второго сорта. А если б они увидели мою нищенскую обувь!.. И вот наконец у меня появилась пара настоящих ботинок. Я перестала торопиться в школу – я шла по классу к своей парте, словно модель по подиуму, а когда садилась на место, выставляла ноги в проход, показывая всем, что теперь и я обута как следует.

* * *

Совсем скоро члены нашей подземной семьи решили попытать счастья в других местах. Так, Якоб Берестыцкий, переехавший во Львов во время первой советской оккупации, убегая от немцев, вернулся в родную Лодзь. Там он встретился с подругой детства, и через некоторое время они сыграли свадьбу. У них родились двое детей, девочка и мальчик, и со временем все семейство осело в Париже.

Берестыцкий покинул нас первым, но за ним вскоре последовали и другие. Мы не очень долго оставались вместе после того, как Соха поселил нас в тех четырех комнатах заброшенного дома, – наверно, всего несколько недель. Все мы стали друг другу ближе родственников, но, конечно, понимали, что со временем наши дорожки неизбежно разойдутся.

Тем не менее расстались друг с другом не все из нас. Вскоре после освобождения Клара Келер вышла замуж за нашего Корсара – Мундека Маргулиса, и они вместе уехали в польский город Гливице. Для моих родителей такое развитие событий не стало новостью, но мы с Павлом были очень удивлены. Мне все это казалось историей, сошедшей с книжных страниц. У них тоже родилось двое детей, и тоже девочка и мальчик. В конечном итоге они поселились в Лондоне.

В нашем подземном сообществе зародился и еще один роман. Вскоре после освобождения сыграли свадьбу и Хаскиль Оренбах с Геней Вайнберг. Сначала они тоже уехали в Лодзь, а через короткое время перебрались в Германию, где у них родилась дочь. Никому не могло бы даже прийти в голову, что эти два человека найдут друг друга при таких обстоятельствах, а потом наладят новую жизнь в окружении тех самых людей, которые травили и преследовали их во время войны. Хаскиль с Геней были очень сложными людьми, но и пройти им вместе пришлось через большие беды.

Галину Винд мы после войны почти не видели. Сначала она уехала в Гливице, и мы потеряли с ней связь. Но спустя годы мы узнали, что она перебралась в США и прожила там долгую и счастливую жизнь. Она вышла замуж и родила двоих детей, девочку и мальчика.

Толя, не по доброй воле оказавшийся членом нашей группы в последние дни подземного заключения, вернулся в ряды Советской армии и вскоре погиб.

А что же наши ангелы-хранители? Через пару дней после нашего освобождения нам наконец удалось увидеться с Ежи Коваловым. Все 14 месяцев нашей подземной жизни мы даже не представляли себе, как он выглядит. Папа видел Ежи всего раз в жизни – в момент нашего спуска в канализацию из гетто, и теперь ему не терпелось познакомиться с ним по-настоящему.

С Вроблевским не обошлось без приключений, и довольно неприятных: его обвинили в антикоммунистической деятельности. Когда-то он и впрямь состоял в какой-то группе, однако уже несколько лет не контактировал ни с кем из ее членов. Но это не имело для власти никакого значения: достаточно было одного только факта членства. Соха состоял в аналогичной группе, но арестовали и обвинили в предательстве только Вроблевского.