В тени Альгамбры

Ах, эти народные кабачки в Испании! В этот час все они полны людей, большей частью стоящих вокруг стойки, так как сидячих мест мало. Есть ли в кабачке музыкальное сопровождение, нет ли, в нем всегда невероятно шумно — люди спорят друг с другом, ведь они как-никак испанцы! Вы пропускаете стаканчик вермута, рюмку обыкновенного, но вовсе не дрянного красного или белого вина, почти сто граммов за одну-единственную песету. По словам Фернандо, такое может позволить себе даже рабочий, если только один стаканчик не превратится в четыре или пять. К этому без доплаты полагается «тапита» — несколько фаршированных оливок, сарделька, морской моллюск, кусочек колбасы, ложка картофельного салата и тому подобное, а за небольшие деньги можно заказать раков, каракатиц и другие яства. Стойка, как правило, довольно чиста, хотя нельзя сказать того же о поле — каждый бросает на паркет, прямо перед стойкой, не только обрывки бумаги, газеты и окурки, но и панцырь от раков и раковины моллюсков, рыбьи кости, колбасную кожицу и кожуру от фруктов, так что приходится брести буквально по колено в отбросах. Табачный дым и острый запах рыбы и раков смешиваются с неким весьма недвусмысленным запашком. Нередко над всем сборищем висят чучела голов больших черных быков, которые, надо полагать, на арене бросали куда более огневые взгляды, чем здесь, своими стеклянными коровьими глазами.

А посетители не только болтают, но и шутят, смеются.

— Видите, испанцы по натуре веселый народ, — говорит Фернандо, — андалузцы-то во всяком случае. Когда вот так сходишься вместе, встречаешь коллег и пропускаешь стаканчик, то забываешь обо всем, пока снова не придешь домой! Ведь вообще-то в Испании живется худо, я хочу сказать рабочему человеку. Разумеется, почти у каждого есть крыша над головой, пусть это будет хотя бы пещера. У каждого есть костюм, хотя, как правило, единственный, или по крайней мере рубашка. Мы позволяем себе стаканчик вина, но на еду у нас не хватает!

Я спрашиваю, почему народ борется тут так вяло, неужели здесь ничего не слыхали о забастовках в Астурии.

— Как не слыхать, — отвечает он. — Газеты, конечно, об этом не писали, но все, кто мог, слушали передачи заграничной радиостанции. Только знаете ли вы, сколько забастовщиков исчезло в тюрьмах? И потом, Испания это не Астурия. Испания это вот! — Он складывает руки и на мгновение опускается на колени, закатив глаза. — Испания молится, вместо того чтобы бороться! У нас это не так просто, у нас попы.

Бравый Фернандо, кажется, настроен глубоко пессимистически. Но мы непременно встретим других, не потерявших надежду людей, если не в Гранаде с ее парализующей мелкобуржуазной атмосферой, то где-нибудь еще!

Люди Ондары

Дорога в Ондару, деревню на андалузском нагорье, долго идет по довольно ровной, бедной деревьями хлебородной местности, на которой едва можно различить следы человеческих поселений. Сама деревня лежит у подножия горного кряжа, снабжающего ее родниковой водой. Ее близость возвещают заросли кустов и деревьев, оливковые рощи, зеленеющие поля и сады, а также крестьяне, которые едут на осликах, иной раз вереницей по четыре-пять человек.

Потихоньку перегоняем мы в своем лимузине одного такого ездока, маленького коренастого человечка. Он сидит поперек осла, его ноги, болтаясь, колотятся о туго набитый зелеными ветками мешок. На нем рабочая кепка в отличие от других крестьян, предпочитающих широкополую войлочную шляпу. В нем есть что-то такое, отчего мне невольно вспоминается Санчо Панса.

Хосе оглядывается на всадника и кричит:

— Эй! — и затем мне (я сижу за рулем): — Остановись-ка здесь на обочине!

Мы выходим из машины. Осел тем временем поравнялся с нами.

— Хуан! — кричит Хосе, и широкое квадратное лицо крестьянина расплывается в еще более широкую ухмылку. Неторопливо останавливает он осла.

— Это ты, Хосе! — говорит он и протягивает нам руку, не слезая с осла.

— Хуан мой двоюродный брат, — объясняет мне Хосе, — Ну, как дела, дружище, чем занимаешься?

— Вот только что нарвал веток вон там на склоне. У меня там восемь квадратных метров земли.

— Ну, а вообще как? Здоров?

Человечек не переставая скребет голые, торчащие из разодранных штанин ноги, сплошь покрытые отвратительной сыпью.

— Здоров, — ворчит он, — в мои-то шестьдесят пять лет… С г хорошего глотка вальдепеньяса никогда не отказываюсь!

С этими словами он достает из мешка за спиной большую, наполовину пустую бутылку вина и протягивает ее нам.

— Нате вот, хлебните, вам тоже не повредит… вальдепеньяс, — говорит он со своей хитрой и, как мы начинаем понимать, пьяной ухмылкой. Нам остается лишь принять бутылку, и Хосе основательно прикладывается к ней.

Ну, а как поживают родственники? Оказывается, Роса Пилар, тетка, умерла полгода назад и оставила Хуану шесть тысяч песет, вот почему он и может позволить себе вальдепеньяс. Толстый рубец на голове? А, Хосе его еще не видал, это после маленького кувырка с лестницы, вальдепеньяс, вишь ты, действует всегда по-разному. Ну, а все остальное по-старому.